Секретная миссия Рудольфа Гесса - Питер Пэдфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
18 июня, то есть через шесть недель после того, как преемник Гитлера, контр-адмирал Дениц, приказал всем германским войскам безоговорочно сложить оружие, перед своими тюремщиками Гесс все еще разыгрывал помешательство, хотя кое-кто уже начал подозревать, что он симулирует. В письме Ильзе он написал несколько строк о фюрере, уже цитируемых ранее:
"Немногим было дано, как нам, с самого начала принять участие в развитии уникальной личности в радости и печали, заботах и надеждах, любви и ненависти, во всех проявлениях величия — и со всеми ее малыми человеческими слабостями, которые и делают человека любимым".
Думая о Гитлере, он мыслями был с Ильзе, продолжал он, затем процитировал строчки из Ницше:
"Я тех люблю, кто, подобно тяжелым каплям дождя, срывающимся с тяжелых, набрякших туч, оповещают о приближении грозы и, как предтечи, падают на землю".
8 октября, одетый в форму Люфтваффе и летные ботинки, он покинул Мейндифф-Корт, чтобы как военный преступник вместе с другими нацистскими лидерами предстать в Нюрнберге перед судом. С собой он взял большое количество заявлений, признаний и копий писем, написанных им в заключении, а также образцы еды, медикаментов и шоколада. Все это, аккуратно завернутое, запечатанное, пронумерованное и подписанное, он предполагал использовать для своей защиты и как вещественные доказательства, подтверждающие его подозрения в том, что британцы намеревались его отравить.
Вместе с ним перед судом в качестве "главных военных преступников" должны были предстать двадцать два человека. Всех их поместили в тюремный блок, примыкающий^ зданию нюрнбергского суда. После комфортной л благоприятной обстановки заключения в Великобритании он испытал настоящий шок. Размером девять на тринадцать футов, его камера была обставлена весьма скудно: стальная койка с соломенным матрасом, деревянный стул с прямой спинкой, колченогий стол, умывальник и унитаз без сиденья и крышки. Свет в помещение проникал через маленькое, забранное решеткой оконце под самым потолком в толстой наружной стене. В дубовой двери напротив на уровне глаз имелось квадратное отверстие для электрической лампочки величиной пятнадцать квадратных футов с металлической решеткой и рефлектором. Другого освещения в ночное время суток не было. Через решетку в двери дежурившая снаружи охрана могла вести за ним круглосуточное наблюдение.
О внезапно наступившей перемене в его жизни ему стало ясно сразу по прибытию. Комендант тюрьмы, полковник армии США Б.К. Эндрюс сказал, что он должен сдать все, что привез с собой. Гесс, прямой и стройный в своих высоких черных летных ботинках, военной выправкой офицера хотел произвести на полковника впечатление, но его старания не увенчались успехом. Он отдал все, кроме небольшого пакета с образцами еды и медикаментов, которые он хотел представить на химический анализ. Однако полковник был непреклонен, и Гессу в конце концов пришлось сдаться.
Неудивительно, что после этой стычки, когда к нему в камеру заглянул американский психиатр, майор Дуглас М. Келли, он забыл все подробности прежней жизни. Келли напомнил ему, что он родился в Александрии; Гесс изобразил интерес, разыгрывая явное желание оказать содействие. На следующее утро, когда Келли снова навестил его, у него сохранились лишь слабые воспоминания о совершенном накануне путешествии и заключении в тюрьму, хотя об образцах пиши он не забыл и настоятельно попросил присмотреть за ними. Потом его доставили к главному следователю со стороны США, полковнику Джону Г. Амену, перед которым он разыграл тот же спектакль. Он ничего не помнил, доктору даже пришлось ему напомнить, где он родился. В связи с этим он чувствовал себя ужасно, потому что на суде, ждать которого оставалось не так долго, ему предстоит защищаться.
— Откуда вам знать, что будет, как вы говорите, какой-то суд?
— Об этом суде столько разговоров вокруг. Я видел об этом в газетах…
Гесс так вжился в роль, что, должно быть, она стала его второй натурой. После полутора часов мучительной борьбы его отвели в камеру, после обеда он снова был доставлен в кабинет Амена. Там уже находился Геринг. Гесс притворился, что не замечает его.
— Не посмотрите ли вы сюда, направо, вот на этого господина? — Амен указал на Геринга.
— На него?
— Ты что, не знаешь меня? — спросил Геринг.
— Кто вы?
— Ты должен знать меня. Мы столько лет были вместе.
Гесс пояснил, что потерял память. Геринг напомнил ему о событиях, свидетелями которых они оба были, но Гесс каждый раз апатично качал головой; память его не сохранила никаких воспоминаний.
— Гесс, вспомни 1923 год, то время, когда я был лидером СА, а ты возглавлял один из моих отрядов… Помнишь, как мы вместе совершили путч в Мюнхене… Разве ты не помнишь, как арестовал министра?
— Я арестовал министра?
— Да.
— Похоже, у меня довольно наполненное событиями прошлое…
— Не помнишь, как улетел на самолете, сам сидел за штурвалом самолета, летевшего в Англию, в эту войну?
— Нет.
— У тебя был «Мессершмитт». Помнишь, что ты написал длинное письмо фюреру?
— О чем?
— О том, что собираешься делать в Англии. Что ты собираешься заключить мир.
— Не имею об этом ни малейшего представления.
Геринг сдался. Полковник Амен велел ему отойти в сторону и, пригласив Карла Хаусхофера, спросил, не узнает ли его Гесс. Гесс разыграл спектакль заново.
— Рудольф, разве ты больше не узнаешь меня? — спросил Хаусхофер озабоченно. — Мы двадцать лет называли друг друга по имени… Я видел твою семью и ребенка, они все здоровы… — Он приблизился к Гессу и протянул руку. — Можно пожать тебе руку? Твой мальчик замечательно вырос. Ему семь лет. Я видел его…
— Чтобы успокоить старого друга, — сказал Гесс, могу только сказать, что врачи обещают, что память вернется. Но я не помню вас. Я не знаю вас, но я все вспомню и тогда узнаю старого друга снова. Мне очень жаль.
Хаусхофер заверил его, что память восстановится; он знал подобные случаи со старыми солдатами.
— Я вижу, сколько сил отняли у тебя эти последние четыре года, — продолжил он, — но еще я вижу блеск в твоих глазах, как в прежние дни. Особенно мне запомнились те замечательные письма [из плена], которые шли так долго, но она присылала мне и то, что ты писал ей. Так что нам знакомы твои переживания и твоя духовная жизнь…
Амен позволил Хаусхоферу говорить долго, тот вспомнил былые дни, когда Гесс взял его полетать над Фихтельгебирге, и они кружили над местностью, потому что ландшафт был так красив, он вспомнил о старой матери Гесса, его охотничьем домике в горах, о дубе в Хартшиммельхоф, который он назвал его именем…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});