Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

И снова Маринича озарило. Лидия Фроловна! Если ее увлечет мысль каким-либо образом выручить Лику, она своего добьется.

Он сразу было и не узнал Лидию Фроловну. За ночь флюсом ей разбарабанило щеку так, что глаз отмечался лишь узенькой щелочкой. Говорила она, издавая главным образом только гласные звуки. То и дело придыхала в ладошку.

— Да знаю, все знаю, — сказала она, снимая платочком слезинку с заплывшего глаза. — Только ведь профсоюза это ни с какого боку не касается. Уволят — так правильно. Под суд отдадут — тоже правильно. И на завкоме обсуждать нечего: дело чисто уголовное. А ты сам, выходит, не так думаешь? Ну, подскажи.

Александр вглядывался в ее измученное болью лицо. И с чего так быстро налился флюс? Продуло, наверно, на теплоходе. Лидия Фроловна, как всегда, просит подсказать ей. Но в самом деле, можно ли подсказать, чтобы завком опротестовал увольнение кассира, допустившего растрату! А что еще? Лидия Фроловна спрашивает с заботой, участливо. Но почему бы ей самой не предложить денежную помощь Лике? Сейчас ведь в этом все дело…

— А обыск-то на квартире Пахомовой сделали? — вдруг спросила Лидия Фроловна. — Если она заезжала с деньгами домой и если у нее папаша такой, что… Тут бы самое первое дело — обыск.

— Так… Так ведь… Кто же сделает обыск? Санкция прокурора нужна!

— Ну, а чего ж ты зеваешь? Двигайте дело скорей к прокурору! Вот и обыск скорее, пока, может, концы еще не запрятаны. Не о девушке говорю, об отце ее, коли он такой…

Крутой, неожиданный поворот мысли у Лидии Фроловны привел и Маринича в замешательство. Как это? Выручить из беды человека тем, что поскорее дело на него передать прокурору…

— Чего ты уставился? Если сама девушка честная, чистая — так к чистому ничего и не пристанет. А вора схватить за руку!

Ну конечно же так! Не Лика взяла себе деньги — их украл Ликин отец. А она не может выговорить этого, всю вину берет на себя. Оттого сегодня она и такая, по-особенному придавленная. Бедная Лика, ее можно понять. Но она ведь все равно ничего против отца не скажет и прокурору, как не сказала даже ему, Александру, своему самому лучшему другу. Сообщить скорей прокурору… И тогда уже не воспользуешься двумя днями, которые дал Стрельцов.

— Опять не согласен? Ну, подскажи.

Нет, нет, надо скорей погасить недостачу, погасить любыми путями, а уж потом разбираться. Нельзя рисковать судьбой Лики, нельзя вписывать ее имя в уголовное дело. Черт с ними, с деньгами! Только бы где-нибудь достать их побыстрее. А уж с этим пьянчужкой потом расправиться без всякой пощады.

— Лидия Фроловна, выход есть! Примите в завкоме решение: выдать Пахомовой ссуду, или пособие, или как там, безвозвратно или в рассрочку — словом, хотя бы триста рублей, — торопливо сказал Маринич, соображая, что остальные двести сорок он так или иначе, а в два дня раздобудет.

И Лидия Фроловна сразу же согласилась. Взмахнула платочком.

— Ссуду, — это бы можно. На срок, — сказала, придыхая в ладошку. — Даже и пособие можно бы, в сумме поменьше. Только ведь если бы у Пахомовой пожар или какое другое несчастье. А это, ведь даже если папаша, это, как тебе сказать, ну — воровство. На папашино воровство ссуду не выдашь. Нас не поймут.

— Дайте тогда такую ссуду или пособие мне!

Дубина, дубина! С этого надо было начинать. Как не пришла такая мысль в голову сразу!

— Ссуду тебе? — переспросила Лидия Фроловна и платочком опять смахнула слезинку с заплывшего глаза. — Ну, это я понимаю. Чтобы вложить за Пахомову? Только палка-то эта о двух концах. Один конец — выручка из беды — окажется у Пахомовой, а другой конец ударит по нас, по завкому. Тут никуда не уйдешь. Этого не спрячешь. Сразу заговорит народ: растратчицу от суда укрываете. Всему заводу про случай с Пахомовой уже известно. Такие слухи пуще всякого радио сквозь стены проникают. Вот ведь как!

— И пусть себе проникают! Человека бы поддержать!

— Поддержать человека надо, — согласилась Лидия Фроловна. — Только палка эта, пожалуй, даже о трех концах. И третьим концом ударит она как раз по тебе. Без того было заметно, что с Пахомовой ты под ручку похаживаешь. А тут… Говорю: на кого ссуду ни выпиши, суть дела не скроешь. Это же так все раздуют — зачем тебе? Или, ты извини, как-то так с Пахомовой нагрешил, что уже совесть тебя призывает?

Она разглядывала Александра одним глазом своим ласково, участливо. И Александр не смог ответить ей грубостью.

— Думайте обо мне, что хотите, — сказал он, сдерживаясь, но чувствуя, как все лицо его заливает горячая краска. — Обо мне что хотите, но о Пахомовой плохо думать не смейте. Она очень хорошая девушка. Если вы можете выдать мне ссуду — выдайте. И пусть себе эта палка будет о трех концах! Я не боюсь.

— Ты-то не боишься, — подышала в ладошку Лидия Фроловна, — да я боюсь. Второй-то конец у палки, говорила я, ударит как раз и по мне. Решает завком, а весь ответ, коли что, с одного председателя. Дай мне день-другой подумать, посоветоваться. — И поднялась, дружелюбно протянула Мариничу теплую руку. — Ладно! О тебе, не о Пахомовой думать буду.

Это чем-то несколько обнадеживало. Но опять те же два дня. Ничего, где два — там и третий выпросить будет можно. Все-таки есть чем, хоть немного, порадовать Лику. Из завкома Маринич промчался прямо в кассу. Лики там не было. Там уже сидела Валечка, одна из сотрудниц бухгалтерии.

— Приказ насчет Пахомовой подписан, — сказала она, — принимать кассу буду я. Вот, ждали вас, чтобы оформить все в вашем присутствии. А Лика не вытерпела, отпросилась выйти на воздух. Очень сильно у нее кружится голова.

Едва Маринич переступил порог своего кабинета, зазвонил телефон. Мухалатов не просто кричал — грохотал в трубку:

— Сашка, это черт знает что! Ты задержал у себя мое письмо, не отдал сразу редактору, и оно не будет опубликовано. Слов не подберу такому свинству! Что? Что? Да, редактор мне сказал. И весь завод уже об этом трезвонит. А мне-то какое дело? Не знаю и знать не хочу, в чем виновата и виновата ли Пахомова. А я вот перед нею, точно, виноват. И обязан был извиниться публично. Бить человека, если заслуживает, могу, но добивать — не способен!

Он бросил трубку. Маринич сидел оглушенный. Вот это разделал его Владимир! Правильно разделал. Почему во всех его попытках защитить Лику у него самого нет такого решительного баса, как у Владимира? И выходит, Лику бьют, а он ее добивает.

В глаза назойливо лезла карандашная запись на календаре: «Во вторник — насчет Власенкова».

Какой он даст следователю окончательный ответ во вторник о Власенкове, если, может быть, уже в среду ему придется этому же следователю давать показания относительно крупной растраты у кассира Пахомовой?

Глава двенадцатая

Ваша воля — закон

Фендотов позвонил Стрельцову из госкомитета. В голосе у него булькала радость. Еще бы! Совсем неожиданно в составе небольшой специальной комиссии, даже без заезда домой, он через два часа вылетает в Тбилиси. Кто-то заболел — радикулит! — ему предложили заменить хворого, и он, конечно, согласился. Можно ли было упустить такой случай? Грузия летом божественна! По обстоятельствам дела придется побывать и у моря, — как поет Леонид Утесов, у самого синего в мире — Черного моря. Всласть накупаться, а может быть, половить на «самодур» и ставридки, скумбрии. Командировка всего на несколько дней. Немного свински получается, что он уезжает так внезапно и бросает завод целиком на плечи Василия Алексеевича, но эти плечи выдержат. А в другой раз он отпустит куда-нибудь в такую же интересную поездку и Василия Алексеевича… Лады?

И Фендотов принялся засыпать своего заместителя наказами такого характера и таким тоном, каким, уходя на работу, поучает мать несмышленыша малыша. И чужим дверь не открывать, и не баловать со спичками, и не гладить кошку.

Стрельцов пробовал перебивать Фендотова, говорить, что он и сам великолепно разберется в делах, пусть себе на здоровье Иван Иваныч наслаждается божественной Грузией и сколько угодно, сколько возможно ловит ставриду и скумбрию, — на заводе все будет в порядке. Затем уже просто так, механически, произносил ничего не значащие: «Да… Да…» — потому что наказы Фендотова явно были избыточным продуктом радости от предстоящей поездки к Черному морю. И вряд ли даже сам Иван Иваныч отчетливо сознавал, что именно говорит он своему заместителю. Иногда до слуха Стрельцова доносился ликующий голосок Галины Викторовны Лапик, суфлировавшей Фендотову.

Наконец поток наставлений иссяк, Фендотов протяжно, так, что телефонная трубка отозвалась металлическим звоном, перевел дыхание, и Стрельцов успел вклиниться со своим вопросом:

— Иван Иваныч, а что с оформлением дополнительных материалов на аккумулятор? Единственное, чего я точно не знаю. Вы говорите из госкомитета — вы все там уладили, согласовали? Мне не хотелось бы этим заниматься.