Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

— Он может даже сделать так, что тебя убьют.

— О, Метробий!

— Поедем со мной, Валерия. Как только он отправится в путь, мы с тобой тайно покинем этот дом. Никто нас не увидит. И никто никогда не узнает, что случилось с тобой. — Метробий горько улыбнулся. — В конце концов, я был только мальчиком Суллы. А ты, Валерия Мессала, была его женой. Ты намного выше меня!

Но она так не думала. Несколько месяцев назад она влюбилась в него, хотя и понимала, что он не ответит на ее любовь. Поэтому она сказала просто:

— Я поеду с тобой.

Метробий радостно похлопал ее по руке, которую все еще продолжал держать, а потом отпустил.

— Хорошо! Оставайся пока здесь. Лукулл не должен тебя видеть. Собери немного вещей, но не больше, чем сможет унести мул. Возьми только простую темную одежду. Проследи, чтобы твои плащи были с капюшонами. Ты должна выглядеть моей женой, а не вдовой Луция Корнелия Суллы.

Он ушел, оставив Валерию смотреть на свое будущее совершенно иначе, чем оно виделось ей сразу после смерти Суллы. Валерия никогда прежде не понимала, что она представляет для Лукулла серьезную угрозу. Теперь же она знала, что у нее имеется причина быть благодарной актеру. Уехать с Метробием — значит испытывать боль оттого, что он будет с мужчинами, когда она сама жаждет его любви. Но Метробий будет считать ее ребенка своим, а Валерия может предложить ему жизнь в семье, которую со временем он оценит больше, чем незначительные связи с другими мужчинами. Да, это значительно лучше, чем никогда больше не увидеть Метробия! И это лучше, чем смерть. До сих пор Валерия Мессала не догадывалась, почему боится холодного и надменного Лукулла. Теперь причина бессознательного страха сделалась ей ясна.

Она принялась рыться в многочисленных сундуках, где были сложены ее богатые одежды, выбирая самые простые и самые темные. Денег у нее не водилось, но драгоценности были великолепны. Очевидно, у Метробия имелись средства, значит, драгоценности послужат ее приданым. Они выручат «супругов», если в будущем настанут тяжелые времена. Киренаика! Самое тихое место в мире! Звучит замечательно.

Похороны Суллы затмили даже его триумф. Одетые в черное носильщики несли двести десять носилок, нагруженных миррой, ладаном, корицей, бальзамом, нардом и другими ароматическими благовониями — подарок от женщин Рима. Поскольку тело Суллы ссохлось и съежилось из-за большой потери крови, так что его нельзя было выставить на всеобщее обозрение, группа скульпторов поработала на славу и изобразила из ладана и корицы рельефный портрет Суллы, сидящего на носилках, а перед ним — фигуру ликтора, сделанного из тех же специй. Затем следовали платформы, на которых представлялись все знаменательные эпизоды его жизни, кроме первых тридцати трех лет, когда он пользовался дурной славой, и нескольких последних месяцев. Вот Сулла у стен Нолы получает венец из трав из рук центуриона. Вот он сурово возвышается над съежившимся царем Митридатом, заставляя того подписать Дарданское соглашение. А вот Сулла одерживает победы в сражениях, издает законы, пленяет Югурту, казнит пленников, захваченных у Карбона возле Квиринальских ворот. Специальная повозка везла более двух тысяч гирлянд и венков из чистого золота, которые преподносили покойному диктатору города, племена, цари и страны. Люди в масках, изображавшие его предков, одетые в черное, двигались на черно-золотых колесницах, в которые были впряжены великолепные черные кони. Круглолицые пятилетние близнецы Фавст и Фавста шли среди близких родственников Суллы.

День был душный, небо закрыли облака, воздух наполнен не пролившимся дождем. Самая большая похоронная процессия, которую когда-либо видел Рим, протянулась от дома, выходящего на Большой цирк, по Велабру, к Римскому Форуму, где Лукулл — великолепный и знаменитый оратор — с ростры выступил с надгробным словом. Он стоял рядом с искусно выполненными носилками, на которых Сулла из ладана и корицы восседал позади ликтора — тоже из ладана и корицы, а ужасный, худой и морщинистый труп старика лежал в специальном отделении под носилками. Второй раз за три года Рим плакал, глядя на двойняшек, оставшихся без родителей, а потом вдруг взорвался аплодисментами, когда Лукулл сообщил Риму, что он — опекун несчастных детей и они никогда ни в чем не будут нуждаться. На глазах у всех блеснули слезы. Иначе многие бы заметили, что теперь, когда Фавст и Фавста достаточно подросли, стало очевидно, что телосложением, лицом и цветом кожи они будут походить на двоюродного деда по матери, на внушающего страх, но некрасивого Квинта Цецилия Метелла Нумидийского. Того самого, которого их отец называл Свинкой. Того, которого их отец убил в припадке ярости, после того как Аврелия отвергла его.

Словно по волшебству, дождь сдержался, когда процессия снова двинулась в путь, на этот раз по кливусу Банкиров, через Фонтинальские ворота, за которыми стоял особняк, некогда принадлежавший Гаю Марию, и далее к Марсову полю. Там уже готова была роскошная могила Суллы, находившаяся чуть в стороне, на Латинской дороге, рядом с местом, где собиралось Центуриатное собрание. В девятый час дня носилки поставили на огромный, хорошо вентилируемый погребальный костер, его щепки и бревна пересыпали содержимым двухсот десяти носилок со специями. Никогда Сулла не источал такого аромата, как в те минуты, когда, согласно его желанию, горели его бренные останки.

И как только пламя факелов коснулось щепок по всему периметру костра, поднялся сильный ветер. Огромная гора пламени с ревом взметнулась вверх и так ярко осветила присутствующих, что стоявшие рядом с костром поспешили отойти подальше, прикрывая лица. Затем огонь поутих и пошел наконец дождь. Это был настоящий ливень, который загасил огонь и охладил угли так быстро, что пепел Суллы был собран почти сразу же после сожжения. Изящный алебастровый кувшин, украшенный золотом и драгоценными камнями, вместил в себя все, что осталось от Луция Корнелия Суллы. Лукулл обошелся без покрова, который требовал Сулла, желая укрыть свои останки от попадания какой-нибудь шальной гранулы Гая Мария, ибо дождь продолжался и никакой пыли в воздухе не было.

Кувшин осторожно поставили в круглую могилу, стены которой были выложены камнем. За четыре дня скульпторы воздвигли над ней каннелированные колонны из мрамора разных цветов, увенчанные новым видом капители — эту форму Сулла привез из Коринфа и сделал очень популярной: изящные узоры, напоминающие листья аканфа. Имя, титулы и подвиги Суллы были вырезаны на панели, обращенной к дороге, а под ними стояла простая эпитафия, которую придумал сам Сулла: НЕТ ЛУЧШЕ ДРУГА — НЕТ ХУЖЕ ВРАГА.

— Я очень рад, что все закончилось, — сказал Лукулл своему брату, когда они шли домой в грозу, промокшие насквозь и дрожащие от холода.

Он беспокоился: Валерия Мессала не приехала в Рим. Ее брат Руф, ее кузены Нигер и Метелл Непот, ее двоюродная бабка, бывшая весталка, — все принялись задавать вопросы. Лукулл вынужден был рассказать им, что он посылал за ней в Мизены, но посланный сообщил, что она исчезла.

Почти месяц прошел, прежде чем Лукулл прекратил отчаянные поиски: было тщательно прочесано все побережье на несколько миль к северу и югу от виллы, каждый лес и роща Мел Неаполем и Синуессой. Жена Суллы исчезла. И ее драгоценности — тоже.

— Ограбили и убили, — предположил Варрон Лукулл.

Его брат (который скрывал некоторые вещи даже от этого любимого им человека) ничего не ответил. «Фортуна, — говорил он себе, — обещает быть ко мне такой же благосклонной, как была к Луцию Корнелию Сулле!» Еще до дня похорон Лукулл вполне осознал, насколько опасной могла быть для него Валерия Мессала. Она слишком много знала о нем, в то время как он практически ничего о ней не знал. Правильнее всего было бы убить ее. Как провидчески поступил тот, кто сделал это вместо него! Воистину, Фортуна благоволит к Лукуллу.

Исчезновение Метробия оставило бы Лукулла совершенно равнодушным — если бы он вообще взял на себя труд подумать об этом. Однако Лукулл даже не вспомнил об актере. В Риме найдется более чем достаточно трагедийных богинь, чтобы заполнить эту брешь. Театральный мир великого города просто кишел ими. Намного более важным представлялся Лукуллу тот факт, что он больше не имел доступа к неограниченным запасам маленьких девочек. О, как он будет скучать по Мизенам!

ЧАСТЬ V

СЕКСТИЛИЙ (АВГУСТ) 80 г. до Р. X. — СЕКСТИЛИЙ (АВГУСТ) 77 г. до P. X

На этот раз Цезарь плыл на восток. Управляющий его матери Евтих (на самом деле это был его управляющий, но Цезарь никогда не допускал ошибки и не считал так), который уже несколько лет вел малоподвижный образ жизни, обнаружил, что путешествовать с Гаем Юлием Цезарем — нелегкое занятие. На суше, тем более когда дорога была такой приличной, как Аппиева, Цезарь мог пройти сорок миль за день, а тех, кто не поспевал за ним, попросту бросал. Только страх разочаровать Аврелию придавал Евтиху силы продолжать путь, особенно в первые несколько дней, когда толстые ноги управляющего и его изнеженный зад превратились в сплошную болячку.