Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Хорошо гуляют казаки на свадьбе! А вспомните описание свадьбы Натальи и Григория, и вы почувствуете всю неприглядность, омерзительность этой хваленой казачьей гульбы.

Какое молодечество проявляли казаки в драках с иногородними! – скажет какой-нибудь дед Гришака, перебирая в памяти былые дни. А вспомните описание в «Тихом Доне» побоища казаков с тавричанами, и вы почувствуете всю отвратительность этой сцены.

Какое большое событие для казака прием присяги царю и отечеству! А вспомните, о чем думают в момент присяги казаки в «Тихом Доне»? Митька весь занят думой о том, что очень больно давят сапоги, а Григорий размышляет, как быть с Аксиньей, с женой.

Какой торжественный для казака момент – традиционный смотр офицерами и атаманами снаряжения на призыве!

Прочтите еще раз описание смотра (Ч. I. С. 220–222), и ничего торжественного, поднимающего «казачий дух» вы не найдете. Увидите злого с утра «по случаю проигрыша в преферанс» пристава, который брезгливо морщится от одного только прикосновения к пальцам казака. Услышите реплики казаков по адресу пристава, производящего смотр: «Чертило!», «Во кобель!» и пр.

Сколько дешевой «романтики», казалось бы, можно найти в том факте, что казак на военную службу идет со своим конем! Но и этот факт вовсе не опоэтизирован Шолоховым. Едет Штокман на хутор, говорит с казаком Федотом, и тот жалуется: «Выхожу на службу, продал быков – коня справил, а его взяли и забраковали»… «Ить это раз-з-зор», – заключает Федот. Именно раззором для казачьей бедноты было идти с своим конем на службу.

Война! Да ведь это традиционная профессия для казака! Вот где широкое поле для доблести, храбрости, силы, ловкости казачьей! Нет, совсем не в таких тонах показывает Шолохов встречу казаками объявления войны. Полковник говорит перед полком о том, что Германия объявила войну. Он «расстанавливал в необходимом порядке слова, пытался подпалить чувство национальной гордости, но перед духовными глазами тысячи казаков не шелк чужих знамен шурша клонился к ногам, а свое буднее, сырцева-то-кровное, разметавшись, кликало, голосило: жены, дети, любушки, неубранные хлеба, осиротелые хутора, станицы»… (Ч. I. С. 273). Где ж тут традиции доблести и геройства?

Нет необходимости подробно доказывать, что и отношение казаков на войне к царскому правительству, отношение их к офицерскому составу, к религии и пр. – все это показано так, что читатель неминуемо оттолкнется от обычных обывательских представлений о казачестве, по-новому взглянет на казачьи традиции и обычаи, с которых Шолохов срывает маски. Особенно характерно разоблачение так называемого «подвига» Крючкова. Здесь своим реализмом Шолохов приближается к пролетарской литературе.

С другой стороны, Шолохов еще далек от пролетарской литературы, потому что наряду с элементами реализма в его методе мы видим элементы романтического приукрашивания действительности, отсутствие последовательности в «срывании всех и всяческих масок».

Не все маски срывает Шолохов, не все иллюзии и ложные представления разрушает он. Если не останавливаться на мелочах, то можно отметить две значительные «маски», не сорванные Шолоховым.

«Маска» первая: спокойно и сыто жил тихий Дон до войны, не раздирался он социальными противоречиями. Это, безусловно, иллюзия. Можно говорить об относительной слабости классовой борьбы на Дону до войны, но смазать те социальные противоречия, которые имелись в казачестве, это значит исказить действительность.

«Маска» вторая: в казачестве есть какие-то своеобразные черты, которые позволяют рассматривать его как особую национальность. Это тоже иллюзия. Конечно же никакой особой национальностью казачество не является, хотя оно и имеет своеобразные черты, отличающие его от крестьян рязанских, вятских и пр.

Почему эти маски не сорваны Шолоховым? Могут быть два решения этого вопроса.

Янчевский, например, считает, что Шолохов непосредственно является нашим классовым врагом, которому невыгодно срывать эти маски, выгоднее укреплять их. Бывшее казачье дворянство пропагандирует за границей идейку о том, что казачество есть угнетенная в СССР национальность и нужно бороться за независимость Дона. Шолохов, по выражению Янчевского, тоже «обосновывает казачество как особую национальность». Это центральный пункт в критических рассуждениях Янчевского. Раз взгляды Шолохова совпадают со взглядами кулаков и дворянства – значит он является «идеологом кулацкой части казачества и эмигрантского казачьего дворянства». Просто и ясно.

Но может быть и другое решение вопроса. Иллюзия национальной обособленности в течение десятков лет казачьими верхами вколачивалась в сознание трудящихся казаков и была выгодна помещичье-буржуазному государству, так как усиливала отчужденность казаков от остальных трудящихся страны. Известно, что эта иллюзия и после Октября не была изжита у значительной части бедняцко-середняцких масс на Дону и даже у той части, которая дралась вместе с большевиками против контрреволюции (Подтелков, например). Именно здесь, а не в эмигрантских кругах, находится, по-моему, источник иллюзии национальной обособленности казачества у Шолохова.

То, что Шолохов даже после десятка лет, отделяющих его от описанных в романе событий, не преодолел этой иллюзии, объясняется ограниченностью его мировоззрения, неумением пробиться сквозь «кору явлений», обнажить их сущность и диалектическую связь, объясняется эмпиризмом, характерным для его творчества (отсюда, кстати – отсутствие подлинных типовых обобщений в образах романа).

Какова классовая основа перечисленных особенностей творческого метода Шолохова? Кулацкая, крестьянская, пролетарская или какая другая? Эту классовую основу надо искать в идее или совокупности идей произведения.

Какую идею обнаруживает в «Тихом Доне» Янчевский?

«Требуется доказать, – говорит он, – что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратится в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман «Тихий Дон». Такова, по мнению Янчевского, идея романа.

Мы подошли к самому интересному месту анализа «Тихого Дона». Выражением какой единой идеи является вся система образов романа?

Насколько мне известно, никто еще не пытался всерьез заняться этим вопросом. А без решения его не будет окончательной оценки «Тихого Дона». Но можно ли решить этот вопрос, имея только две книги романа? Нет, можно высказать только предположения, которые потребуют проверки, когда мы будем иметь перед собой законченный «Тихий Дон». Ко всему, что в дальнейшем я буду говорить, надо подходить только с той точки зрения, что это является в той или иной мере предположением.