Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Но все эти попутнические достоинства «Тихого Дона» не всегда перекрывают идейных и художественных срывов Шолохова.

И совершенно нелепо, странно и вредно замалчивать недостатки «Тихого Дона», называть его пролетарским произведением в полном смысле слова. У Шолохова слишком большой эмоциональный перегиб в описании крепкой жизни старого Дона, у него есть элементы реакционного казацкого романтизма. Несознательно, интуитивно проникшись образами старого Дона, Шолохов лакирует действительность казацкого Дона, романтически приподнимая ее, делая здесь объективно вредное дело. И в этой части «Тихий Дон» не пролетарское, во многом еще не революционное произведение. Это попутническое, колеблющееся произведение.

Второй срыв «Тихого Дона» – это пацифизм, сказал бы я, «ремаркизм». Мелкобуржуазное отрицание империалистической войны, причем отрицание такое резкое, что иногда получается впечатление, что отрицается вообще всякая, в том числе и гражданская война. Здесь мы видим сильное влияние мелкобуржуазного пацифизма.

Третье – это правдоискательство, тоже характеризующее мелкобуржуазное мировоззрение Шолохова, и, наконец, самый основной недостаток – это «объективизм», который делает роман в высшей степени идейно-шатким произведением. Но социальную обусловленность этого объективизма никто не пытался объяснить. Один только Янчевский заявил, что объективизм Шолохова – это сознательно надетая маска классового врага. Мне лично кажется, что «объективизм» Шолохова обусловлен не сознательным желанием сделать роман классово-враждебным, а тем, что Шолохов смотрит на мир глазами Григория Мелехова, который не знает, где правая и где левая сторона, и пытается поэтому стать над обеими сторонами. Если мы возьмем Мелехова и дадим ему большую писательскую культуру, это будет Шолохов, ибо никакой разницы между Мелеховым и Шолоховым мы не видим. Мы не видим отношения автора к самому главному из его героев. И смотря на мир глазами мелкобуржуазного Григория Мелехова, Шолохов стал объективистом. «Объективизм» является иногда выражением мировоззрения мелкобуржуазной интеллигенции, не понявшей по-настоящему движущих сил революции.

Шолохов почти не показал классового расслоения на Дону. Это относится к числу тех огромных недостатков, которые на сегодняшний день, несмотря на все художественные достоинства, мешают назвать «Тихий Дон» не только пролетарским, но и в полном смысле слова революционным произведением.

Подытоживаю. Каков социологический эквивалент «Тихого Дона»? «Тихий Дон» выражает психологию середняка, но не просто абстрактного середняка – здесь настроения середняка специфического, казачьего, – середняка, попавшего в бурю гражданской войны, попавшего в классовый водоворот, не могущего найти в достаточной степени твердой опоры. «Тихий Дон» показал нам (и в этом его большое общественное значение) ту часть сознания этого середняка, которая в тот исторический момент была связана с частной собственностью, с сословными и политическими реакционными предрассудками. При такой оценке романа можно сделать вывод, что, продвигаясь к следующим частям, весьма возможно, что этот показ казака-середняка будет переключен Шолоховым на революцию, т. е. я лично рассматриваю «Тихий Дон» как произведение, в котором все-таки заложена внутренняя возможность преодоления Шолоховым своих ошибок, потенционально «Тихий Дон» – наше произведение. В этом мое основное расхождение с Янчевским.

Янчевский рассматривает «Тихий Дон» как законченно классово-враждебное пролетариату произведение, которое, если сделать «оргвыводы» из его доклада, нужно изъять. Я же рассматриваю «Тихий Дон» как частично ошибочное произведение, ошибки которого Шолохов, возможно, сумеет преодолеть в дальнейшей работе. Янчевский, по существу, в своем докладе смазывает проблему попутничества, делая грубейшую литературно-политическую ошибку.

Скажу в заключение. Не так давно Пильняк10 за границей издал контрреволюционное «Красное дерево». «Красное дерево» он сейчас переделал, отшлифовал и сделал роман «Волга впадает в Каспийское море». Но даже при поверхностном чтении видно, что это поверхностная перелицовка, видно, что у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина.

И вот т. Янчевский в своем докладе попытался провести какой-то литературный «Волга-Дон». Он попытался доказать, что «Тихий Дон» связан с буржуазным романом Пильняка «Волга впадает в Каспийское море», что, по существу, «Тихий Дон» является контрреволюционным произведением. Я думаю, что такая попытка соединить буржуазный роман Пильняка «Волга впадает в Каспийское море» с левопопутническим произведением «Тихий Дон» Шолохова – это дело не умное и не реальное. Значительно менее умное и реальное, чем настоящий Волго-Дон в нашей пятилетке.

Д. Мазнин11

Об идее «Тихого Дона» и левом загибе т. Янчевского[2]

«Тихий Дон» – произведение очень сложное. Разобрать его целиком и полностью, дать уже сейчас окончательные выводы, очевидно, нельзя, поскольку роман не закончен. Беря только две книги романа, легко скатиться к тому, что, выпятив ту или иную тенденцию, содержащуюся в нем, объявить ее господствующей, всеопределяющей, отвлекаясь тем самым от анализа и оценки иных, противоположных тенденций. Именно эту ошибку совершает т. Янчевский.

Каждому читателю бросается в глаза двойственность «Тихого Дона», наличие в нем сложного переплета различных классовых влияний. Это вовсе не интересовало т. Янчевского. По Янчевскому, в романе все очень прямолинейно, все очень четко, все очень ясно: Шолохов – идеолог кулацкой части казачества и зарубежного казачьего дворянства, Шолохов яростно обосновывает право казачества на национальную обособленность, считает большевизм чужеродным для казачества телом, холуйски почтителен к белогвардейской своре и т. п.

Ежели бы все было так прямолинейно, то я уверен, что не один Янчевский, а тысячи Янчевских могли бы еще год назад вскрыть это и поднять протест против политически вредного, как утверждает сейчас Янчевский, романа. Остается только одно предположение: силой таланта Шолохова мы все, и массы читателей в том числе, были так загипнотизированы, что не заметили контрреволюционного существа «Тихого Дона» и только Янчевский не поддался этому гипнозу. Именно так Янчевский, очевидно, расценивает свои сенсационные открытия. Попытаемся не поддаться гипнозу ни Шолохова, ни Янчевского, попытаемся вскрыть действительные, а не выдуманные позиции Шолохова.

Мы могли бы к «Тихому Дону» подойти как к роману историческому в строгом смысле этого слова. В этом случае мы имели бы право проверять каждую страницу романа с точки зрения соответствия объективной действительности. Но вовсе не таким романом является «Тихий Дон», и в ряде моментов Янчевский бьет мимо цели, утверждая, что того-то и того-то в действительности не было, а если и было, то не так, как описано в романе. Мы уже давно отошли от такой критики. Для нас важно найти в «Тихом Доне» не соответствие тем или иным фактам, имевшимся в истории донского казачества, а соответствие диалектике объективной действительности, ходу исторического процесса. Что это значит? Это значит, что от такого романа, как «Тихий Дон», отражающего жизнь донского казачества до войны, во время империалистической войны и первые годы революции мы имеем право потребовать показа того, чем именно обусловлено то своеобразное явление, что: