Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

По данным одного из исследований ВЦИОМа (1990), свыше 60 % населения полагают, что большинство советских людей не сможет «прожить без постоянной заботы, опеки со стороны государства». Экономическая основа подобных суждений очевидна: более двух третей населения зависит от государственных предприятий и пособий.

Еще одна фундаментальная черта внутреннего миропорядка типического человека советского – иерархичность. Типический этот человек долго носил эпитет «сознательного», что означало готовность принять существующий социальный порядок и политическим режим. Собственно говоря, уже принятие патерналистской модели человеческого мира означает всегда и везде принятие вертикальной иерархии отношений: слоя заботливых и слоя подлежащих заботе (или допущенных к «таинству» управления и подлежащих управлению и пр.). Здесь наиболее глубокие корни специфической для советского общества иерархии социальных ролей, авторитетов и привилегий. Это не аскриптивная иерархия традиционных обществ (наследуемые привилегии) и не достижительная иерархия общественных систем нового времени (распределение статусов в соответствии с плодами труда, капитала и знания). Фактор, структурирующий советское вертикальное общество – напомним, что речь идет о «классической» эпохе его существования, – мера допущенности к властным привилегиям и сопутствующим им информационным, потребительским и другим дефицитам. Пошлейшая формула «по заслугам каждый награжден» (из самой знаменитой песни 30-х гг.) достаточно точно отражает реальную черту социальной конструкции: иерархия заслуг (перед «верхом») и наград (опять-таки пожалованных «верхом»).

Одна из первых позиций исследования «Советский человек» – субъективная оценка собственного положения на гипотетической шкале (лестнице) социальных статусов.

Опрашиваемым было предложено определить, на какой из ступеней «общественной лестницы» они находятся. Полученные ответы мы можем сопоставить с данными исследования, проведенного ВЦИОМом в конце 1991 г. (4600 опрошенных). Респонденты следующим образом распределили свои статусные позиции (данные в процентах):

(Более высокие ступени (9-я и 10-я) не играют роли в статусном распределении, поскольку к ним относит себя слишком малое число опрошенных.)

Как видим, распределение статусных позиций в общественном мнении довольно устойчиво (за немногими исключениями, оно весьма близко к распределению опрошенных по уровням материального благосостояния). За два года произошел очевидный сдвиг более высоких статусных категорий книзу, возможно это результат «перестроечных» потрясений в обществе и частичного распада старых элит.

Оценить значение подобных данных (в других исследованиях ВЦИОМа использовались также такие показатели, как восприятие респондентами своего экономического статуса) можно, по нашему мнению, только с учетом генезиса вертикальной организации, свойственной советскому обществу. Принятие иерархии сочетается в традиционном для него наборе личностных ориентаций с установкой на специфический эгалитаризм. Здесь перед нами – пример одной из антиномий, характерной, как мы попытаемся показать, для всех фундаментальных характеристик Homo Soveticus’а.

Итак, «иерархический эгалитаризм». Существуют подозрения, что это чисто декларативная конструкция, что-то вроде пропагандистского фона для властвующей бюрократической пирамиды. Такое упрощение вряд ли оправданно, так как мы имеем дело не с радикально-мечтательным, а с вполне практическим эгалитаризмом, который отвергает лишь то неравенство, которое не соответствует принятой иерархии: «незаслуженные» привилегии и «нетрудовые» (то есть не узаконенные тарифной сеткой и массовой привычкой) доходы. За гранью допустимого оказываются в таком случае, во-первых, плоды всякого неординарного труда и таланта, во-вторых, доходы от собственности и экономических услуг, в-третьих, «слишком большие» привилегии у людей «недостаточно» высокого статуса.

В современных условиях распада классической советской пирамиды власти антиномия иерархии – эгалитаризма трансформируется в разрушительную. По данным нашего исследования, а также другим наблюдениям эгалитаристские притязания, которые в конце 80-х гг. (у старших групп населения и посейчас) были направлены против «чрезмерных заработков», «миллионеров» и особенно против первого «призыва» частных предпринимателей («кооператоров»), в дальнейшем все больше поворачивались против привилегий правящего партгосаппарата. Это одна из главных, наиболее очевидных мишеней массовой, в частности популистской, критики. Из опоры системы эгалитаризм превратился в ее противника.

Какие из перечисленных ниже категорий населения имеют, на ваш взгляд, незаслуженно много?

(Другие варианты ответа собирают не более 10 % мнений.)

«Кооператоры» как социально-экономический (и социально-психологический) феномен принадлежат периоду 1989–1990 гг., когда под этим именем впервые вышел на общественную сцену «новый» частник. В исследовании 1989 г. резко негативную реакцию примерно половины опрошенных вызывали «люди, официально получающие миллионы» (другая половина либо ничего не имела против – но такой позиции придерживались всего 11 %, – либо сопровождала свое одобрение важной оговоркой – «если деньги заработаны честно»).

Дальнейшее развитие установок советского человека по отношению к богатству и собственности – очевидный переход от негативных к позитивным реакциям. Примерно с конца 1991 г. частная собственность, приватизация, капитал приобретают положительные значения в советском общественном мнении. (Изменение масштаба цен лишило смысла вопрос о «миллионерах».) В апреле 1991 г. уже 52 % опрошенных (против 13) высказывали положительное отношение к частному предпринимательству (опрос «Культура», 2000 респондентов в России). В октябре того же года только 12 % принципиально «возражали против частного бизнеса». Сравнение ответов на различные серии вопросов позволяет считать, что именно такое меньшинство населения (11–13 %) составляет на 1992 г. основу сопротивления «рыночным» изменениям.

Анализ социальных структур сегодняшнего эгалитаризма оставим на дальнейшие главы; в данном случае достаточно обозначить позиции.

Сравнительно новый продукт распада иерархического эгалитаризма – трансформация функции «благодетельного» верха в функцию «таинственного злодея». В советской мифологии «верх» всегда выступал анонимным и таинственным, изо всех сил стремился казаться таковым. Вседозволенность карательных органов не создавала, а лишь восполняла картину таинственности господства. Еще одним восполнением всеобщей анонимности служила мифологизация персоны вождя. А теперь атрибуты тайной, вездесущей и всемогущей власти над человеком, которые раньше приписывались анонимному руководству страны, переносятся на «мафию». До половины населения склонно искать причину бедствий общества (во всех сферах – от потребительской до межнациональной) в кознях «мафии». Притом, согласно одному из опросов ВЦИОМа, около трети (34 %) населения под «мафией» понимало партийно-государственное руководство.

Апелляция к «тайной власти» занимает важное место преимущественно у людей старшего возраста и «старого закала», условно говоря, группы «ветеранов» – именно эта поколенческая когорта сформировалась и прожила годы наибольшей активности в «классические» времена советской системы. Взаимосвязь представлений о «своей» и «враждебной» тайной власти отчетливо была видна в эту эпоху (отсюда, кстати, и та удивительная легкость, с которой массовое сознание перемещало «вождей» в стан «врагов»), но она не исчезла и ныне. Незадолго до путча 1991 г. тогдашний шеф КГБ В. Крючков разоблачил заговоры враждебного «Запада», который будто бы подкупил демократических деятелей для развала страны (по данным опросов ВЦИОМа, эти разоблачения не пользовались доверием в обществе). К осени 1992 г., с новым обострением политического кризиса, обличения тайных козней, подкупов и пр. опять получили довольно широкое распространение в пропаганде «красного» и «патриотического» оттенков.

Последняя из фундаментальных особенностей Homo Soveticus’а, на которые хотелось бы обратить внимание, – его имперский характер. (Это не оценка, а аналитическая категория понимания общества и личности, не более того.) Советское государство восприняло от Российской империи принцип транснациональной организации, опирающейся на соответствующую элиту (русскую или русифицированную по преимуществу). Причем последняя выступала не столько как национальный, сколько как универсальный организующий и (с XIX в.) модернизационный фактор. В ценностной структуре «нормативного» советского человека заложена была с самого начала его формирования целая система антиномий национального и «интернационального» (безнационального, транснационального, постнационального), связанных с последовательными попытками сохранения национальной «революционной» элиты, замены ее демонстративно русифицированными «кадрами», псевдонациональными элитами. Как стало очевидно в последние годы, именно эта антиномия самоопределения оказалась источником наиболее острых напряжений всей системы. Патерналистская нагрузка, возложенная на советско-русскую и русифицированную элиту, привела к фрустрации ее собственных очагов национально-политической консолидации нерусских народов на всех рубежах бывшей империи.