Проклятый манускрипт - Филипп Ванденберг

Понтифик беспомощно посмотрел на монсеньора.

— Жизнь еретика? Obliviscite![31] Я сделаю вас аббатисой, подарю вам леса, где деревьев больше, чем христианских душ. Я сделаю вас самой богатой женщиной во всем мире!

Афра самоуверенно покачала головой.

— Я дам вам плату сто раз по сто индульгенций, нацарапанных богобоязненными монахами, и сверх того, ткань от пеленок Иисуса в качестве реликвии.

— Жизнь Гуса!

Папа Иоанн бросил на своего домоправителя полный ярости взгляд.

— Эта девушка — крепкий орешек! Вы не находите?

— Конечно, ваше святейшество, крепкий орешек! Вам нужно надеть вашу тиару. Холодает. А вы разгорячены.

Понтифик оттолкнул монсеньора:

— Nonsens!

Должно быть, Бальдассаре Косса изучал латынь у третьеклассного магистра. В университете он, впрочем, не учился. Потому что в то время, когда приличные клирики посвящали себя теологии, Косса занимался пиратством. Но с тех пор как он нечестным образом получил папскую тиару, он отвратительно и часто — miserable ut crebro — сыпал латинскими выражениями.

— Девушка, — начал он едва ли не умоляюще, — не в моей власти освободить Яна Гуса, богемца. Ему уже вынесен справедливый приговор, а за ересь у нас казнят на костре. Да упокоит Господь его грешную душу, — и первосвященник сложил руки в молитвенном жесте. — А что касается вашего пергамента, девушка, то он стоит меньше, чем вы предполагаете.

— Он свидетельствует о том, что кайзер Константин никогда ничего не дарил. Что вы и ваша Церковь присвоили себе все приходы, наследное право и земли.

— Во имя святой Троицы! — Понтифик воздел руки к небу. — Разве Господь не создал небо и землю, как это сказано в Библии? Если это так и если я, Папа Иоанн, являюсь наместником Бога на земле, то это все и так мое! Но я хочу быть великодушным. Жадность не относится к христианским добродетелям. Скажем, две с половиной тысячи золотых дукатов!

— Жизнь Яна Гуса! — настаивала Афра.

— Вас послал сам дьявол, девушка! — Лицо Коссы покраснело еще больше, шея еще сильнее вздулась, он дышал часто и, казалось, был очень взволнован.

— Ну хорошо, — сказал он наконец, не глядя Афре в лицо, — мне нужно поговорить с кардиналами.

— Пергамент взамен жизни Яна Гуса!

— Да будет так. Пергамент взамен жизни Гуса. Завтра перед оглашением приговора в соборе к вам придут епископ Конкордии и кардинал-епископ фон Остия. Если вы передадите им в церкви документ, то приговор Гуса будет положительным. Да поможет мне Бог!

— Меня зовут Афра, и я живу у мастера Пфефферхарта в Рыбном переулке.

— Я знаю, девушка, я знаю, — хитро улыбнулся Папа.

Сильный ветер принес темные тучи, в городе хлестал дождь. Казалось, все предвещает беду. Люди испуганно глядели в небо. Около одиннадцати в соборе должен был быть вынесен приговор Яну Гусу. Но зеваки и любители сенсаций начали стекаться к порталу собора уже в семь часов.

Кардинал де Броджни фон Остия, который должен был председательствовать в последний день процесса, и епископ Конкордии, которому предстояло огласить приговор Яну Гусу, одновременно, надев стихари и огненно-красные сутаны, отправились в Рыбный переулок. Ученые и делегаты из всех стран христианского Запада, которые были приглашены, чтобы стать свидетелями оглашения приговора, удивленно переглянулись, когда оба сановника в сопровождении шести вооруженных охранников направились в противоположную от собора сторону и наконец исчезли в доме мастера Пфефферхарта.

После бессонной ночи Афра приняла обоих епископов и домоправителя не в лучшем расположении духа. За всю ночь она не сомкнула глаз, все думала и думала о том, увенчается ли ее предприятие успехом. Она не раз меняла свои планы, потом все-таки решала их придерживаться. В конце концов Афра пришла к выводу, что передать пергамент — единственная возможность для Гуса избежать костра.

Ей самой пергамент совершенно не принес счастья. Он сделал ее добычей. Из-за него возникло недоверие к мужчине, которого она любила всем сердцем, пергамент разрушил их любовь. И не раз из-за него Афра оказывалась на грани гибели. Ни за какие деньги мира она не хотела жить так дальше! Как она проклинала этот пергамент!

Два дня Афра все время носила ненавистный документ с собой. И сейчас он был у нее в лифе, чтобы было легче достать, когда за ним придут.

— Во имя Всевышнего, — театрально начал домоправитель и, словно пророк, воздел руки к небу. — Покажите нам его! Мы торопимся.

Как обычно, когда того требовала ситуация, Афра вела себя наигранно спокойно, хотя сердце у нее ушло в пятки.

— Кто вы? — спросила она, обращаясь к первому.

— Кардинал-епископ де Броджни фон Остия.

— А вы?

— Епископ Конкордии. — Старик лениво протянул Афре руку, но девушка не отреагировала.

Вместо этого она подошла к маленькому столику у окна, на котором лежала Библия в переплете из коричневой кожи, и сказала:

— Поклянитесь, все трое, всеми святыми и Господом милосердным, держа левую руку на книге, что ваш приговор поможет Яну Гусу избежать казни на костре.

Все трое закатили глаза, а де Броджни, огромный мужчина, голова которого терялась между его же плеч, взволнованно воскликнул:

— Девушка, не нужно давать нам указаний! Итак, отдайте пергамент, и дело в шляпе.

— О нет, господин кардинал-епископ! — так же взволнованно воскликнула Афра. — Вы не понимаете ситуации и переоцениваете свои возможности. Вы пришли просить, а не я. Я диктую условия!

Домоправитель, хорошо помнивший поведение Афры прошлым вечером, подал Броджни знак держать себя в руках и сказал:

— Конечно, мы готовы принести священную клятву на Библии именем Господа милосердного и всех святых, чтобы удовлетворить ваши требования.

Тут монсеньор Бартоломео положил руку на Библию и поклялся, что сделает все, чтобы уберечь Гуса от костра. Де Броджни и епископ Конкордии последовали его примеру.

Афра расстегнула лиф и вынула пергамент. Мужчины удивленно переглянулись.

Осторожно, ведь ему было известно о значении документа, кардинал-епископ взял его и развернул. Казалось, он не знал ничего наверняка, потому что, увидев, что пергамент пуст, он побледнел как полотно и хотел броситься на Афру, когда домоправитель подошел к нему и указал на колбу, стоявшую на столе и никем не замеченную.

Монсеньор открыл ее, намочил палец прозрачной жидкостью и капнул на казавшийся чистым лист. Через несколько мгновений на пятне, образовавшемся на пергаменте, сначала будто бы робко, потом все четче и четче стало проступать слово.