Меншиков - Николай Павленко

Ужесточение режима коснулось и отношений Меншикова с супругой и детьми. Его бесконтрольное общение с членами семьи, которые заходили к нему в спальню, где он мог, как доносил Мельгунов, говорить, «что ему надобно», вызывало у начальника караула опасения. «И нам во оном не без сумнения, и о том как ваше величество повелишь?» – спрашивал Мельгунов в донесении от 15 января 1728 года.[445]

Ответа на запрос не последовало, но можно не сомневаться: коль у Мельгунова возникло «сумнение», то он не преминул воспользоваться своей властью, чтобы устранить повод для опасений. Опыт Пырского показал, что куда безопаснее перегнуть палку, чем быть обвиненным в упущениях. Во всяком случае, Мельгунов не без гордости доносил 1 февраля 1728 года Остерману, что Меншиков на него, Мельгунова, «имеет гнев» за то, что он содержит узника «в великой крепости». Мельгунов рассчитывал, что это его усердие будет должным образом оценено бароном. В цидулке, приложенной к письму к Остерману, Мельгунов просил пожаловать его за труды 110 дворами, присмотренными им в Орловском уезде. Герцог де Лириа, пользуясь рассказами современников, писал в «Донесении о Московии в 1731 году»: «Меншиков перенес немилость с величайшим мужеством и жил в Ранненбурге с большим душевным спокойствием или выказывал таковое хотя бы для вида…»

В Ранненбурге Меншикову довелось жить недолго. 3 февраля 1728 года состав Верховного тайного совета пополнился двумя новыми членами – Василием Лукичом и Алексеем Григорьевичем Долгорукими. Оба они были заклятыми врагами князя и немедленно воспользовались возможностью свести с ним счеты. Вместе с Остерманом они внушили Петру II мысль о необходимости отправить опального вельможу куда-либо подальше от старой столицы. 9 февраля Остерман объявил Верховному тайному совету волю императора: «Его императорское величество изволили о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда-нибудь послать, пожитки его взять, а оставить княжне его и детям тысяч по десяти на каждого, да несколько деревень, и приказал Совету составить об этом определение».

В феврале вельможам было не до Меншикова – шла подготовка к коронации Петра II. Она состоялась 25 февраля, а затем пришел черед празднествам. Трудно сказать, на какое время затянулось бы исполнение царского указа, если бы 24 марта у Спасских ворот Кремля не обнаружили подметное письмо. Анонимный автор его, согласно донесению испанского посла де Лириа, восхвалял Меншикова, «великие способности и ум сего несчастного министра». Смысл сочинения, более всего смутивший членов Верховного тайного совета, состоял в том, что если Меншиков не будет возвращен к власти, «то дела никогда не пойдут хорошо». Такой ход рассуждений сочли опасным, а пребывание ссыльного в относительной близости к Москве – угрожающим для спокойствия страны. Более всего верховники негодовали по поводу того, что подметное письмо пыталось возбудить у императора недоверие к новым фаворитам. Подозрительность верховников подогревалась еще и тем, что начавшийся розыск хотя и не обнаружил автора подметного письма, но привел к важному открытию: выяснилось, что Варвара Михайловна не расставалась с мыслью выбраться на свободу и после того, как оказалась в монастырской келье. Она писала письма к царевнам Прасковье и Екатерине (дочерям Ивана Алексеевича, брата Петра), Татьяне Кирилловне Голицыной и прочим знатным дамам с просьбой о помощи. Варвара Михайловна обзавелась преданной помощницей, аккуратно доставлявшей ее послания адресатам. Ею оказалась сестра Аксинья Колычева, которой Варвара Михайловна помимо писем вручила три тысячи рублей на подарки.

Вскоре, однако, неугомонная монахиня и сестра убедились в бесплодности своих хлопот. Тогда было решено использовать в качестве защитницы инокиню Елену, то есть бабку царя, содержавшуюся в Новодевичьем монастыре. Колычева познакомилась с ее духовником, для начала одарила его лисьей шубой и обещала уплатить тысячу рублей, если он уговорит бывшую царицу исхлопотать если не освобождение, то хотя бы «свободный выезд» из монастыря и право получать съестные припасы от родственников. Кроме того, он должен был «ввести Меншикова в милость царицы».[446]

Деньги духовник взял, но его хлопоты были прерваны суровым следствием в связи с подметным письмом, к которому привлекли всех причастных к делу. Последовал указ о ссылке Меншикова не «куда-нибудь», как было определено 9 февраля, а в далекий Березов, причем ссылке подлежал не один князь, а вся его семья – супруга и дети.

Согласно именному указу от 4 апреля 1728 года Меншикову разрешено было взять с собой в Березов «мужеска и женска полу десять человек». На содержание каждого из пяти ссыльных отпускалась крупная по тому времени сумма – по рублю на день, в то время как на расходы сопровождавших их десяти человек «из подъемных» по рублю на всех, итого шесть рублей.

Этот же указ окончательно определил судьбу Варвары Михайловны: ее велено было «послать в Белозерской уезд в Горской девичь монастырь и тамо ее постричь при ундер-офицере, которой ее повезет в тот монастырь». После пострижения Варвара Михайловна стала именоваться Варсонофией.

Любопытное предписание получил Мельгунов: пожитки ссыльной семьи должны быть еще раз тщательно осмотрены, как только она выедет из Ранненбурга, «не явится ль чего у него утаенного сверх описи Ивана Плещеева, и те все пожитки у него отобрать».[447] У членов Верховного тайного совета, как видно, теплилась надежда найти тщательно упрятанные векселя на миллионы. Надежда оказалась тщетной.

В восьми верстах от Ранненбурга поезд был остановлен, и началась последняя по счету проверка имущества князя. Мельгунов составил опись пожитков, с которыми князь отправился в Березов. Вильбоа в этой связи писал: «Перед отъездом из Ранненбурга сняли с Меншикова его обыкновенное платье и вместо того дали ему мужицкое, а также одели и детей его в бараньи шубы и шапки, под которыми были сокрыты кафтаны грубого сукна».[448] Слухи, запечатленные Вильбоа и позже заимствованные у него историками, писавшими о Меншикове, не соответствовали действительности. Верно, что гардероб князя и членов его семьи был скромнее того, каким ему дозволили пользоваться в Ранненбурге, но минимум вещей ему оставили. Он ехал в собольей шапке, атласном зеленом бешмете, кафтане и камзоле, вез он теплый халат, три подушки и даже пуховую шляпу. Гардероб трех женщин включал тафтяные шубы, атласные чепцы, корсеты, юбки и прочее. Из посуды было разрешено взять медный котел, три кастрюли, по дюжине оловянных блюд и тарелок и три железные треноги. Вместе с Меншиковым в ссылку отправились и десять его слуг.