Черепаший вальс - Катрин Панколь

Он смотрел на нее с детским восхищением. Какой странный человек! Как быстро меняется выражение его лица! То он хищник, то растерянный ребенок. В его позе читалась какая-то боязливая беспомощность, словно ему позволено смотреть на нее только издали и запрещено приближаться. Под серым костюмом банкира она разглядела другого человека, куда более интересного.

— Мы с вами не очень-то разговорчивы, — заметила она с улыбкой.

— Мне приходится говорить целый день, так приятно помолчать, отдыхаешь… Я смотрю на вас, и мне этого достаточно.

Ирис вздохнула и взяла эту фразу на заметку. Они только что сделали шаг навстречу друг другу, балетный прыжок в обещанную близость. Ей показалось, что все мучения, выпавшие на ее долю в этом году, вмиг сотрутся под рукой этого властного и тонко чувствующего человека.

Она прибавила громкости и предложила ему еще настоя. Он протянул ей чашку. Она налила, задержав руку возле его руки, надеясь, что он схватит ее. Легко, с намеком на ласку, коснулась рукава пиджака. Он не пошевелился.

Было в его позе какое-то непередаваемое величие — этот человек привык, чтобы ему подчинялись. Что вовсе не претило Ирис. Ей не нужен ни красавчик, ни ловелас, который гоняется за каждой юбкой. Мне нужен серьезный человек — кто, как не он? Ему явно хочется бросить свою блеклую супругу, но чувство долга не дает. Это тип мужчины, которому надо предоставить инициативу. Не давить на него, а тихонько подводить туда, куда тебе надо, ослаблять поводья, но не отпускать.

Нужно еще дать ему понять, что его брак обречен, он не может позволить себе такую жену. Это вредит его положению в обществе и карьере. Я должна возродить в нем веру в себя, вновь вывести его на авансцену.

Как положено охотницам на чужих мужей, Ирис должна стать его музой и наперсницей. Она заранее приняла нужную позу и доверчиво улыбнулась светлому будущему.

Они услышали одиннадцатичасовые новости по радио. Обменялись взглядом, безмолвно удивляясь, как им удалось провести столько времени вместе и не заметить. Они не произносили ни слова. Как будто все так и должно быть. Как будто они уже были счастливы. Как будто сейчас должно случиться что-то. Они не знали что. Венгерская рапсодия Листа закончилась, «это был, я думаю, Дьердь Цифра, я узнаю его туше». Она кивнула.

Он не носил обручального кольца, это был знак. Сердце его свободно. Влюбленный мужчина любит поглаживать свое кольцо, вертеть его на пальце, он ищет его повсюду, когда по рассеянности забудет на бортике ванной или на шкафчике. Влюбленный мужчина боится его потерять. Она не помнила, было ли на нем кольцо в тот день, на празднике в привратницкой. Или он снял его после этого… После того, как встретил ее…

По радио «Классика» объявили серию вальсов Штрауса. Эрве Лефлок-Пиньель точно очнулся ото сна. Его веки дрогнули.

— Вы умеете танцевать вальс?

— Да. А что?

— Раз-два-три, раз-два-три… — Его руки порхали в такт. — Забываешь все. Кружишься, кружишься… Я бы хотел быть танцором в Вене.

— Этим семью не прокормишь.

— Да, к сожалению, — грустно сказал он. — Но я иногда танцую в своем воображении…

— Так давайте потанцуем? — прошелестела Ирис.

— Здесь? Прямо в гостиной?

Она подстегнула его взглядом. Не двинувшись с места. Не протянув к нему руки. Приняв скромную позу девушки из прошлого века на балу, устроенном родителями накануне ее помолвки. Глаза говорили: «Ну решайтесь же», но руки целомудренно лежали на коленях.

Он неловко, едва ли не со скрипом поднялся — прямо как заржавевший робот, — встал перед ней, поклонился, откинув прядь со лба, протянул ей руку и вывел на середину комнаты. Они дождались начала следующего вальса и принялись кружиться, глаза в глаза.

— Это будет наш маленький секрет, — прошептала Ирис. — Никому не скажем, да?

Филипп хотел убрать затекшую руку, но Жозефина запротестовала:

— Не двигайся… Как же хорошо.

Он благодарно улыбнулся. Нежность поднималась волной откуда-то из глубины и пробегала по их переплетенным телам, как стая муравьев. Он притянул ее к себе, вдохнул запах ее волос, узнал знакомый аромат. Поискал его на шее, провел носом по плечу, уткнулся в запястье. Жозефина вздрогнула, прижалась к нему, в них проснулось задремавшее на миг желание.

— Еще, — прошептала она.

И вновь они забыли обо всем.

Жозефина предавалась любви в каком-то религиозном экстазе. Словно она билась за то, чтобы посреди мрачных развалин мира не гас свет, рожденный двумя телами, которые действительно любят, а не копируют разные движения и позы. Некая чудесная искра, преображающая простое трение тел в пылающий костер. Эта жажда абсолюта могла бы напугать его, но ему хотелось лишь вновь и вновь припадать к этому неистощимому источнику. У будущего вкус женских губ. Это они — завоевательницы, легко нарушающие всевозможные границы. Мы — лишь эфемерные эфебы, скользящие по их жизням, как статисты, а главная роль все равно принадлежит им. Это мне подходит, подумал он, вдыхая запах духов Жозефины, я хочу научиться любить, как она. Раньше я любил красивую книжку с картинками. Я жажду теперь другого чтения. Хочу любви-похода, любви-приключения. Если мужчина думает, что способен до конца понять женщину, — он сумасшедший или невежда. Или претенциозный болван. Ему и в голову не могло прийти, что он вдруг увидит ее на террасе английского паба. И однако… Она появилась перед ним. Она хотела знать точно. Женщинам всегда надо знать точно.

— Жозефина! Ты как сюда попала?

— Я приехала увидеться с издателем, права на «Такую смиренную королеву» купили англичане, и нужно было урегулировать массу деталей. Чисто практических деталей: обложка, формат, пиар, все это трудно решить по электронной почте или по телефону, ну и…

Она словно отвечала хорошо выученный урок. Он прервал ее.

— Жозефина… Сядь, пожалуйста, и скажи мне правду!

Она оттолкнула стул, который он ей подвинул. Скомкала газету, которую сжимала в руках, опустила глаза и выдохнула:

— Наверное, мне просто хотелось увидеть тебя… я хотела знать, правда ли…

— Правда ли, что я еще думаю о тебе или вовсе тебя забыл?

— Вот именно! — с облегчением сказала она и заглянула в самую глубину его глаз, вытягивая признание.

Он смотрел на нее, растроганный. Она не умеет лгать. Врать, притворяться — своего рода искусство. А она умела краснеть и идти прямо к цели. Не колеблясь, не виляя.

— Боюсь, дипломата бы из тебя не вышло.

— А я и не стремилась никогда, наоборот, пряталась в своих пыльных рукописях.

Ее пальцы, тискающие газету, стали совсем черными.