Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон

неоднократно пишет о пьянстве: “Даже когда гибли десять из двенадцати, можно было с уверенностью сказать, что оставшиеся двое в первый же свободный вечер возьмут бутылку и молча выпьют за павших товарищей”:

Мы пили… пока весь мир не превращался для нас в забавный призрак, вертящийся вокруг нашего стола… На гибель и разрушение вокруг нас мы начинали смотреть с юмором. Нас охватывало блаженство, пусть и мимолетное. Мы чувствовали беспечную свободу от времени… Вырываясь из его оков… мы могли час-другой наслаждаться безграничностью мира{1807}.

5. Отдых. Три пятых времени пехотинец фактически проводил не на передовой, а в тылу. Типичный пример — 7-й батальон Королевского Суссекского полка, находившийся на передовой или в непосредственной близости от нее в период с 1915 по 1918 год в течение 42 % времени{1808}. Отдельный солдат — такой как Гарри Финч — зачастую проводил там меньше времени, если заболевал или получал легкое ранение (которое Финчу повезло получить в первый день битвы на Сомме). Солдатские дневники демонстрируют, что действительно ужасные и кровопролитные бои происходили относительно нечасто{1809}. Гай Каррингтон провел под огнем только треть 1916 года — причем на передовой только 65 дней{1810}. Разумеется, на некоторых участках фронта вдобавок царило затишье: скажем, находиться под Фестюбером после 1915 года было во много раз безопаснее, чем под Ипром{1811}. Некоторые солдаты попадали на “теплые места”: так, снабжением БЭС занимались больше 300 тысяч человек{1812}. Конечно, в “районах отдыха” рядовые занимались чем угодно, только не отдыхали (там всегда находилось что копать, чинить, грузить и разгружать), однако средний солдат прекрасно умел “сачковать” и делать только самое необходимое{1813}. Более серьезным явлением были попытки уклониться от участия в боях. По некоторым оценкам, летом 1918 года в германской армии число таких уклонистов (Drückeberger) доходило до 750 тысяч. Фактически это было “скрытой военной забастовкой”. Отступающие даже называли тех, кто ехал на фронт, штрейкбрехерами{1814}.

6. Досуг. На войне много шутили. Как писала одна из британских окопных газет, “если бы не дух товарищеского веселья, нам приходилось бы намного тяжелее”{1815}. Хорошим примером окопного юмора — зачастую черного — могут служить иронические названия, бытовавшие среди британских солдат: вместо “кладбище” говорили “лагерь отдыха”, вместо “пойти в атаку” — “вспрыгнуть на мешки”, а Фонкевийе (Foncquevillers) превратился в “Вонькие вилки” (Funky Villas){1816}. Солдаты читали и писали письма или как минимум заполняли “формуляр A 2042” — открытку полевой почты со стандартными фразами (она же “скорострелка”), в которой обычно вычеркивалось все, кроме “У меня все хорошо”. Как писал Фассел, английская привычка к лаконичности хорошо подходила для окопной жизни{1817}. Бойцы собирали сувениры — в том числе вражеские кокарды, пуговицы, штыки и каски{1818}. Их развлекали профессиональные и самодеятельные артисты{1819}. Они смотрели фильмы в полевых кинотеатрах{1820}. Они играли в футбол — причем в британских войсках этому придавалось большое значение и игра активно поощрялась. Немаловажно, что офицеры и солдаты играли вместе и наравне, как “джентльмены” и “игроки” в мирное время, хотя все равенство прекращалось с финальным свистком. Канадцы также играли в бейсбол, а австралийцы даже устраивали конные бега{1821}. И, разумеется, не стоит забывать про секс — преимущественно с проститутками, судя по мемуарам{1822} и по статистике венерических болезней. В 1917 году среди британских военнослужащих было зафиксировано 48 тысяч случаев венерических заболеваний, а в 1918 году, с учетом войск из доминионов, — 60 тысяч случаев. После войны звучали панические предположения о том, что каждый пятый солдат болен сифилисом. На деле годичный показатель заболеваемости для британской армии составлял 4,83 %, что было немного лучше, чем до войны. Впрочем, в войсках из доминионов этот показатель был намного выше — среди канадских солдат в 1915 году он доходил до 28,7 %{1823}. Кроме этого, всегда оставались порнография, мастурбация и — для некоторых — содомия.

7. Отпуск. Естественно, что солдаты мечтали об отпуске; считается, что особенно часто вспоминали о доме и семье пуалю{1824}. Возможность видеть родных им выпадала редко: хотя французским солдатам были положены семь дней за каждые три месяца службы, отпуск получали немногие{1825}. Британских солдат отпускали на побывку еще реже. В течение большей части войны в среднем томми получал только десять дней отпуска за каждые 15 месяцев службы. К лету 1917 года 100 тысяч солдат ни разу не были в отпуске за 18 месяцев и вчетверо больше солдат отслужили без отпусков год{1826}. Разумеется, об отпуске для австралийцев речь обычно не шла в принципе{1827}. При этом многим солдатам удовольствие от возвращения домой портила враждебность к гражданским, жизненный опыт которых казался пресным по сравнению с военным опытом и представления которых о фронтовом быте основывались на приукрашенных сообщениях прессы. Роберт Грейвс и Зигфрид Сассун нередко упоминали об этом в своих воспоминаниях и в своем творчестве. Как позднее объяснял Грейвс, “странно, но после шести недель или даже шести дней отпуска сама мысль о мирной жизни начинала пугать, потому что вокруг были люди, которые ничего не понимали”{1828}. Ричард Тоуни, позднее ставший известным историком экономики, возмущался, выздоравливая от ранения, которое он получил на Сомме: “Ваши газеты… Ваши разговоры… Вы придумали для себя войну, вы хотите видеть ее чем-то живописным, а не такой, какая она есть… потому что вы не можете выдержать правду”{1829}. На деле мирные жители были настроены совсем не так прекраснодушно, как казалось солдатам: сообщения Красного Креста о раненых, погибших и пропавших без вести лишь слегка смягчались перед передачей родственникам{1830}. Среди Frontschweine, “фронтовых свиней”, многие чувствовали такое же отчуждение. Многих солдат — например, Гитлера — шокировали пораженческие настроения, с которыми они столкнулись, вернувшись с фронта в 1918 году. Многие, впрочем, сами заразились этими настроениями и увезли их с собой{1831}.

Из этого ощущения отчужденности проистекали сильные товарищеские чувства между солдатами. Именно они — “любовь к своим товарищам «превыше любви женской»”, горячая дружба между братьями по оружию — были ключевым элементом того “фронтового опыта”, о котором солдаты потом вспоминали с ностальгией{1832}. Как позднее отмечал один британский рядовой, стремление “не подвести товарищей” сильнее удерживало его от бегства, чем страх перед военной полицией{1833}. Французский историк Марк Блок писал о