Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю - Дмитрий Иванович Иловайский

Позвольте мне воспользоваться настоящим ученым собранием, чтобы выразить одну свою мысль или, точнее сказать, одно свое желание, хотя бы оно, может быть, и не вполне подходило к задачам Общества естествознания, антропологии и этнографии. Пределы и самое содержание некоторых наук так тесно соприкасаются и иногда переплетаются между собою, что их связь и взаимная поддержка являются не только желательными, но и необходимыми. Антрополог ищет большого уяснения своих наблюдений и подтверждения своим выводам в этнографии и истории; наоборот, историк и археолог стараются опереться в своих исследованиях на данные естествознания, антропологии и этнографии.

Перейду прямо к моей цели.

Вам, в особенности членам нашего общества, известно, как быстро растет и накапливается материал для изучения человека по отношению к его быту, к его физическим и духовным свойствам. Наружный тип, домашняя обстановка, средства пропитания, одежда, жилища, обычаи, верования и песни народов, стоящих на первобытной ступени развития или близкой к ней, – все это уже давно служит предметом многочисленных и разнообразных наблюдений, совершаемых и отдельными лицами, и целыми учеными экспедициями. Не говоря о массе собранного европейскою наукою материала вообще, укажу только на издания нашего общества, которые, несмотря на короткое время своего существования, уже представляют весьма богатое и весьма любопытное собрание разного рода наблюдений и исследований по данному предмету. Я желал бы обратить ваше внимание на один пробел в ряду подобных наблюдений. Пробел этот наука антропологов в тесном смысле может и не принимать на свой счет; но нельзя того же сказать об антропологии в обширном смысле, и именно о ее этнографическом или этнологическом отделе. Я говорю о пробеле относительно наблюдений над состоянием общественности у народов, близких к первобытной ступени развития. Этот пробел чрезвычайно важен для науки вообще и в особенности для нас, людей, специально занимающихся наукой исторической. С первого взгляда, может быть, некоторым покажется странным самое указание мое на означенный пробел ввиду все той же массы путешественников и наблюдателей, посещавших всевозможные народы Старого и Нового Света. Уже классические писатели обращали внимание и оставили нам описание общественного быта, нравов и обычаев разных народов, между прочим, народов первобытных или диких. В этом отношении первое место занимает Геродот, который был не только отцом истории, но и великим путешественником-наблюдателем. Затем мы имеем много любопытных путешествий Средних и первой половины Новых веков, например заключающиеся в известных соображениях Бержерона и Гаклюйта, не говоря уже о возрастающей массе новейших путешествий. И тем не менее все это дает сравнительно небольшой материал для тех собственно наблюдений, о которых я говорю.

Историческая наука для объяснения первоначальной истории какой-нибудь нации или собственно государства – так как вне государства доныне не развивалась ни одна нация – доселе должна была ограничиваться обыкновенно разного рода сказаниями, более или менее недостоверными, или какими-нибудь неясными намеками у разных писателей. Начало народов и государств почти всегда бывает покрыто так называемым «мраком неизвестности», разумеется, за исключением немногих позднейших государственных организмов; но и те при ближайшем рассмотрении оказываются только позднейшими наслоениями, а не совсем новыми организмами. Я хочу сказать, что обыкновенные исторические источники не дают нам возможности подвергнуть микроскопическому наблюдению ту человеческую клеточку, из которой развился быт общественный, из которой развились государственные или национальные организмы. Отсюда сама собою вытекает необходимость обратиться к наблюдениям над различными проявлениями общественного быта у первобытных народов, живущих в наше время; ибо общие законы человеческого развития одни и те же у всех племен и народов; они могут быть осложняемы влиянием разнообразных условий, как местных географических, так и собственно антропологических, но и эти влияния, в свою очередь, совершаются также по известным законам. Если масса путешественников, быто– и нравоописателей все еще дает мало материала для той цели, о которой я говорю, то и это обстоятельство, по моему мнению, является вполне естественным. Путешественник замечает, конечно, то, что прежде всего бросается ему в глаза, что особенно для него доступно. Тут на первом плане наружность обитателей, их костюмы, жилища и т. п. Мимоходом он, пожалуй, заметит несколько обычаев или кое-какие черты нравов, также бросившиеся ему в глаза, кое-какие черты религии, жертвоприношения и т. и. Но ему некогда – да обыкновенно он и не подготовлен, он не знает местного языка – для того, чтобы всмотреться в социальные условия первобытного племени, чтобы подвергнуть тщательному наблюдению не только его верования и семейные отношения, но и те начала, на которых существует сама общественная связь в данном племени, в особенности подвергнуть наблюдению те авторитеты или власти, которые служат главными элементами и представителями общественного быта. Равным образом весьма редко можно встретить, чтобы путешественник делал обстоятельные заметки о характере землевладения, о проявлении сословных форм, о характере общественного суда, о средствах обороны, об отношениях к соседям и т. п. А между тем в наше время уже не легко находить, не говоря о Европе, даже и в Азии те именно первобытные народы, которые могут служить для указанной мною цели: в этой части света почти всякий народ входит в какое-нибудь большое государство и, следовательно, уже не представляет в чистоте той общественной формы и в особенности той общественной власти, какие можно встретить у народов самобытных. Наиболее соответствующий для этой цели материал можно найти между народами Австралии и Внутренней Африки. В особенности в последней, судя по известиям новейших путешественников, можно встретить и наблюдать все ступени, первобытные, переходные и более высшие, относительно общественных или государственных форм, начиная с их зародыша и кончая некоторыми довольно обширными монархиями. К сожалению, наиболее знаменитые из последних путешественников, от Ливингстона до Станлея включительно, не дают ответа на те именно вопросы, которые относятся к этой области человековедения. Мы пока имеем дело собственно с открытиями географическими и отчасти промышленными. В особенности смелые британские путешественники, проникающие в глубь материка, в наше время преследуют уже более практическую цель: открытие новых рынков для своей промышленности. Если на разыскания и наблюдения над разными ступенями общественного и государственного быта у народов Внутренней Африки будет хотя вполовину потрачено столько усилий и энергии, сколько их употреблено было, например, на открытие источников Нила, то, бесспорно, мы получим богатый научный материал для уяснения тех законов, по которым зарождаются и развиваются формы государственного быта. Этот важный вопрос еще в классическом мире привлекал внимание некоторых великих умов.

Так, знаменитый Аристотель в известном сочинении о политике заметил, что «человек по своей природе есть животное самое общественное». Тут же он высказал взгляд и на происхождение государства