Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

– Я ждал от тебя весточки, – сказал он, опуская на мой стол письмо, которое я написала ему из Феррары, – а потом кто-то сообщил мне, что в Вилла-Рика появился писарь, женщина. Стоит посмотреть, подумал я. Неужели ты до сих пор не заметила, что, даже когда проделываешь огромный путь на край света, над тобой все равно довлеет прошлое? Опять я надеюсь, а ты снова от меня ускользаешь.

Я ощутила разочарование. Гидеон был не похож на человека, писавшего мне о важности ожидания с открытым сердцем.

– Мои планы сорвались, – произнесла я.

Он подвинул табуретку и уселся напротив меня, так что мне ничего не оставалось, как посмотреть ему в лицо. Гидеон улыбался, глаза его лучились теплотой, но это была усталая теплота, остывшее пламя. Руки испещряли ожоги различной стадии заживления.

– Я ждал тебя целый месяц в Остии, – промолвил он, упершись локтями в стол, – после того как поползли слухи о смерти Валентино. Надеялся, теперь ты изменишь свое решение.

Местная жительница в испанском платье и замысловатой мантилье, обрамлявшей широкоскулое лицо, стала переминаться с ноги на ногу и нетерпеливо вздыхать за плечом Гидеона.

– Закрыто до двадцать третьего часа, – объявила я, – пока солнце не окажется вон там. – И показала на колокольню церкви Святого Креста.

Женщина ушла, бормоча что-то на своем языке, а Гидеон рассмеялся.

– Значит, ты понимаешь их язык.

– И ты поймешь, если захочешь. Она говорит на языке тотонаков. Я живу теперь в Папантле, откуда они родом.

– И что же она обо мне сказала?

– Тебе не нужно знать.

Я пожала плечами. Я работала с рассвета. Глаза болели, плечи ныли от многих часов, что я сидела согнувшись над письмами незнакомых людей. Хотелось поесть и потом проспать без сновидений дневную жару. Мне было не до игр.

– А я оказался прав, – проговорил Гидеон.

– В чем?

– Валентино умер, а ты перебралась сюда. Сын с тобой?

Я покачала головой, боясь произнести имя Джироламо вслух. Гидеон потянулся через стол и закрыл мою ладонь своей костистой израненной рукой.

– Позволь мне отвести тебя куда-нибудь и угостить.

– Я питаюсь здесь бесплатно.

– У меня есть деньги. И немало, если на то пошло. – Увидев, как я удивленно разглядываю его одежду, индейскую рубаху и старую соломенную шляпу, которую он держал на коленях, Гидеон добавил: – Я одеваюсь по погоде. Если бы я точно знал, что увижу тебя сегодня, то принарядился бы.

Я заметила, что он больше не носит золотое украшение, которое показывал мне в тот день, когда взял на рыбалку.

– Кое-что изменилось, Гидеон. Где твоя шейная цепь? Что произошло?

Он дернул плечом.

– Я пришел к выводу, что старые ценности и новый мир несовместимы.

Гидеон отвел меня в заведение возле доков, простое и дешевое, но знаменитое своим рыбным рагу и хорошим вином, незаконно присвоенным на соседнем складе – собственности одного генуэзца, сделавшего состояние на ванили. Гидеон рассказал, что тоже понемногу выращивает ваниль, а потом продает, хотя основной доход получает от изготовления и ремонта проволочных этажерок, на которых высушивают тонкие черные стручки.

– Отсюда и ожоги, – заметила я.

– Да. Когда я впервые приехал сюда, то думал, что сразу займусь ювелирным делом. Эта земля в буквальном смысле нашпигована золотом и серебром. Но для индейцев золото – священный металл. Только шаманам разрешается работать с ним, иначе говоря, золотых дел мастера все шаманы. Я так до сих пор и не понял, как оно в действительности. И мне… не нравится, как похозяйничали тут испанцы. – В его глазах вспыхнул гнев. – Я снял свой амулет и расплавил, а вскоре изготовил по заказу моряка какую-то пустяковую безделушку для его любимой. Из-за золота здесь пролилось столько крови, что оно потеряло всю свою ценность и покрылось позором. – Он оживился. – Заниматься ванилью гораздо лучше, потому что на самом деле ее не разводят, а просто надеются, что лианы обовьют принадлежащие тебе деревья. Ксанат утверждает, что бог дарует черные цветы лишь людям с правдивым сердцем.

– Кто такая Ксанат?

Ему не пришлось отвечать; я поняла по его бегающему взгляду и судорожному дерганью кадыка, что ответ, который он приготовил заранее, лучше не произносить вслух.

– Ясно, – кивнула я. – Так у нее правдивое сердце?

– Мы ладим, – сказал Гидеон.

На следующий день он вернулся и снова ждал своей очереди, прижимая к груди старую шляпу.

– Выходи за меня, Эстер, – произнес Гидеон, как только ушел последний клиент. – Вчера ночью я глаз не сомкнул. Подробно обсудил создавшуюся ситуацию с мотыльками, комарами и довольно большой ящерицей, и все они, как один, заявили: то, что я опять тебя нашел, не иначе как провидение, и настоятельно советовали добиваться своего.

Я рассмеялась. Мне показалось это таким непривычным, что я попыталась вспомнить, когда смеялась в последний раз.

– Не смеши меня. Дело серьезное.

– Ты опоздала.

– А как же Ксанат?

Гидеон пожал плечами.

– Она из местных. У них другие обычаи.

В моей памяти всплыла картина: Юдифь с головой Олоферна в корзинке, которую несет черный раб.

– Точно так люди говорят об иудеях, Гидеон, словно мы не люди и у нас нет чувств. Ты говорил, что отказался от старых ценностей. Ксанат женщина. Между ней и мной нет разницы.

– Зачем ты здесь, если не для того, чтобы найти меня?

Я не могла рассказать ему. Даже сейчас, когда донна Лукреция мертва, я не могу рассказать ни ему, ни кому-либо другому. Молюсь, чтобы те письма были уничтожены.

– В детстве в нашем доме жила экономка, ее звали Мариам. Однажды, когда я оказалась на перепутье, она посоветовала мне следовать за любовью. Я засомневалась, понимает ли она, о чем говорит, но позже оказалось, что понимает. Я постаралась воспользоваться ее советом. Прости, Гидеон, иного объяснения дать не могу.

– Так выходи за меня. Последуй за моей любовью.

– Я должна следовать за своей собственной любовью, а ты, думаю, не захочешь пойти туда, куда она меня ведет. – Я взяла перо в руку, обмакнула кончик в чашку с водой, чтобы очистить, потом отложила в сторону. – Есть еще одно обстоятельство, которое ты должен знать обо мне и Чезаре Борджа, то, что не мог рассказать тебе дон Джулио. Он подарил мне сына, но также передал и французскую болезнь. – Пока был жив Чезаре, я не переставала верить в пилюли сира Тореллы, но его смерть оборвала все мои связи с надеждой, тем чувством, от какого он меня предостерегал. Он был прав, надежда обманчива. Рано или поздно, если мне удастся избежать укуса змеи или лихорадки, от которой кожа становится желтой, или той, от которой чернеет моча, я умру от сифилиса. Он был очень ревнив и ставил клейма на своих возлюбленных как на собственность.

– Я люблю тебя, Эстер. А болезнь – это не ты.

Он прав, но болезнь – маска, за нее удобно прятать чувства. Я прибыла в Папантлу, когда здоровье начало ухудшаться, и вовсе не собиралась выходить замуж за Гидеона. Обрела свою долю покоя, наблюдая, как он и Ксанат вместе старятся, неразлучные, словно дерево и лиана. Сказала, что буду жить с ним как сестра, и сдержала слово. Я послушная долгу тетка для его детей, то балую, то ругаю их. Я всех их приняла, когда они появлялись на этом свете, а двоих похоронила. Готовлю пищу, убираю, шью и чиню одежду вместе с Ксанат, иногда по-прежнему пишу письма для чужих людей. Мне некому писать, никого не осталось, кто бы точно знал, что для меня означает слово «сестра».

Итак, я дошла до финала. Поднимаю голову от страницы и смотрю в открытую дверь, на наш двор с утоптанной землей, цыплят и коз, и мастерскую Гидеона, где он изготовляет из стальной проволоки этажерки для сушки. Струйки голубого дыма заслоняют от меня вид на лес, там деревья с ободранными нижними ветками переплетены лианами, их экзотический аромат смешивается с домашним запахом горячей стали. Гидеон говорит, что любовь – тяжкое бремя. Я думаю о моих родителях, о Мариам, об Анджеле и Джулио, Чезаре и его Лючии, а еще о двух юношах, что растут в Ферраре и не знают, кто их настоящие матери, и понимаю, что с удовольствием избавлюсь от этого бремени.

Мой взгляд останавливается на апельсиновом дереве с двумя пока зелеными плодами и тонкими блестящими листьями, мерцающими на темном фоне ванильного леса. Вот бы узнать, заходит ли мой сын в оранжерею, когда оказывается в Ферраре, сидит ли в лоджии, где был зачат? Когда я начинала, то верила, что пишу это для себя, но теперь понимаю, что все это только для него, мальчика с черными глазками, умной улыбкой и волнистыми рыжими волосами, мальчика, которого я любила и оставила.

Послесловие

Это художественное произведение, в котором переплетены выдуманные персонажи и жизни реальных исторических личностей. Оно никоим образом не претендует на историческую точность.

Новообращенная иудейка Виоланта среди прочих женщин сопровождала Лукрецию Борджа в Феррару. У Чезаре действительно был сын Джироламо, о матери которого ничего не известно. Отцовство Джованни Борджа сначала приписывалось Чезаре, а затем понтифику Александру. И снова имя матери осталось неизвестно. Тот факт, что Лукреция была беременна во время своего развода с Джованни Сфорца, порождает лишь слухи. Существуют только косвенные свидетельства того, что матерью Камиллы являлась Доротея Караччоло, или того, что ребенок у Анджелы родился от Джулио д'Эсте. Однако нет сведений, опровергающих данные предположения.