Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

Со звоном вылетели стекла нашего дома, и комья сырой земли шлепнулись в разбитые окна. Но, кажется, и это не испугало нас.

Это было грозное испытание судьбы, и не знаю, удалось бы нам выдержать его, если бы не случилось совершенно неожиданное нечто, что резко изменило наши судьбы: нам вручили повестки в военкомат.

26 июня 1942 г. Парголово

С утра в Парголовском военкомате. Мы растеряны и взволнованны донельзя. Что ждет нас, как это случилось, что мы попадаем в армию!

Что мы будем там делать? В наших представлениях быть в армии – это значить сидеть в сырых мокрых окопах с винтовками в руках, стрелять по врагу, есть из солдатского котелка и обязательно быть убитыми какой-нибудь случайной вражеской пулей. Ходульное и наивное представление людей, не знающих сложного механизма действующей армии. Но откуда было нам, женщинам, знать все это? В моем представлении солдат – это «пушечное мясо», и смерть на войне – нечто совершенно неизбежное. Отсюда наши растерянность и страх. Начались бесконечные процедуры приема: опросы, медицинские осмотры и прочее. Мы были почти уверены, что нас забракуют, куда мы могли годиться – два скелета, обтянутые старой кожей, когда вокруг было так много здоровых деревенских девушек, на лицах которых даже играл румянец здоровья и свежести. Они были тоже взволнованны и шумливы.

Мы выделялись истощенностью. Жадно прислушивались к вопросам, связанным с питанием, и с удовлетворением и восторгом узнавали, что в армии кормят хорошо, что там карточек нет, что карточки никуда сдавать не нужно. Разговоры о пище прогнали наши опасения перед холодными окопами и смертью, и мы ожили. Страхи куда-то исчезли, и нами овладели лихорадочные мысли, как использовать имеющиеся у нас на руках продовольственные карточки, получить по ним за оставшиеся дни июня продукты.

Не обошлось без добрых советов: нам предложили забежать в магазин и получить по карточкам хлеб и другие продукты. С этого момента мы только об этом и думали, как выбрать момент и отлучиться. Но уйти было трудно. Нас продолжали оформлять в военкомате и только к концу дня, наконец, выстроили всех. Команду над нами принял молодой лейтенант, явно смущающийся при виде такой команды. Многих девушек провожали родные – шуму, суматохе не было конца, чем мы и воспользовались, и когда, наконец, строй двинулся, нырнули в сторону. Отстав немного, мы забежали в один магазин, потом в другой, пока, наконец, у нас в руках не очутились хлеб на несколько дней, масло, колбаса и 300 г гороха. Сначала ели все это на ходу и, наконец, засели в каком-то придорожном овраге и просидели там до тех пор, пока не уничтожили все имеющиеся у нас продукты, включая и сырой горох, и макароны. Только тогда, когда ни крошки не осталось из съестного, стали думать, как нам догнать строй. Тут мы начали упрекать друг друга в обжорстве, отсутствии всякой дисциплины и так, ругаясь и вздыхая, побрели до пункта назначения с опозданием на два часа.

В распределительном батальоне, где наша группа уже расположилась, была проведена проверка, и обнаружили двух дезертиров.

Мы изрядно струхнули, но делать было нечего, надо было идти представляться лейтенанту. При виде его разъяренного лица мы залепетали что-то о стертых ногах и пережили немало пренеприятных минут, стоя перед ним с виноватыми физиономиями, в то время как он орал на нас, называя нас дезертирами и грозя гауптвахтой и еще бог знает чем.

Накричавшись вволю, лейтенант тем не менее все свои угрозы свел к тому, что лишил нас «дневной порции табака», что просто позабавило нас, лишь бы не хлеба, т. к., очевидно, наш жалкий, истощенный и пришибленный вид внушил ему самому жалость и сострадание. Этим и кончилась наша первая солдатская провинность.

Затем нас повели ужинать, а за ужином выдали дневную порцию пищи, с которой мы незамедлительно справились с величайшим удовольствием.

Спали на голых нарах, без всяких спальных принадлежностей, положив под головы свои жалкие узелки. Прожили так несколько дней. Бесконечно составлялись всевозможные списки, проводились осмотры, бани. Кормили отлично. Мой желудок превосходно справлялся с таким неожиданным обилием пищи, а у В. – прихворнул, и вся она как-то скисла и поникла.

Наконец, нас распределили по группам и однажды жарким, знойным днем повели на очередной распредпункт. После 10–15 км марша мы оказались на опушке леса. С виду скромная зеленая чаща ничем не обнаруживала землянки с кишевшими в них людьми.

Приняли нас приветливо, сразу же заказали повару обед на прибывших. Неизгладимое впечатление оставила эта зеленая опушка, на которой добродушный и румяный повар кормил нас рассыпчатой пшенной кашей с русским маслом и с большой порцией хлеба.

Боже, какой вкусной была эта пшенная каша! Поистине она была божественна. Так в памяти у меня и осталось эта чудесная каша на опушке леса среди молодых березок и елей.

В. едва держалась на ногах, вид у нее был умирающий – страшный скелет, обтянутый кожей желтой и старческой. Трудно было даже определить, кому принадлежал этот скелет – мужчине или женщине!

Вероятно, и я выглядела не лучше. Как во сне совершилось тогда наше расставание. Нас рассортировали кого куда, исходя из наших профессий. Меня направили в полевую хлебопекарню, а ее – в полк.

«Тебе всегда везет, Женька! – сказала на прощанье В. с завистью и грустью. – Ты попадаешь в хлебное царство!»

Вид у нее был удрученный. Так и расстались мы тогда на этой памятной опушке, и пути наши разошлись по великому фронту войны.

10 августа 1942 года

Живу как во сне. Хочется проснуться и ощутить реальность существующего. Часто, просыпаясь от действительного сна, я долго не могу понять, где я, что со мной. Я как-то не могу освоить для меня необычную явь.

Я физически заново рождаюсь, я возвращаюсь к жизни после какого-то черного страшного провала.

Живу в темной мрачной комнате, она похожа на каземат, какой-то чуланчик при кладовой к огромной кухне. Кладовая полна продуктов, а поэтому в массу дыр в стенках и днем и ночью в комнатушку лезут огромные крысы. Первые ночи я не могла спать – крысы нагло бегали по кровати и по мне. Вооружилась палкой и начала неистово их гонять, гоняла несколько ночей, пока, наконец, проклятые звери не поняли, что в это мрачное обиталище вселился человек – царь природы, и угомонились.

Теперь я спокойно засыпаю. Рядом, в другой такой же маленькой комнатушке, спят две девушки-поварихи. Одна из них очень симпатичная и зовут ее Наташа. Пытаюсь завести с ней дружбу.

Вот уже полтора месяца прошло с момента моего появления в армии. Я – солдат, звучит это