Бог из глины - Иннокентий Соколов

Начни с начала, слушай голос существа, что живет в тебе, помогает тебе, подменяя боль и слабость, холодной решимостью.

Начни с начала, считай вслух, и пусть каждая цифра отзовется дьявольской болью в переломанных ногах.

— Раз… — прошептал Сергей, и оттолкнулся рукой от пола.

— Давай, малыш — одобрительно зашептало существо, прячась где-то во тьме погреба.

— Два… — он перенес вес тела на локоть, и начал разгребать землю, пачкаясь, раздирая пальцы о щебенку.

Боль заставила тихонько взвыть, сквозь стиснутые зубы. В глазах заплясали золотистые искры. Сергей зажмурился, он от этого не стало темнее. Боль рассыпалась роскошным веером искр, вела за собой в дивную страну забвения, в которую так легко попасть, но очень трудно, почти невозможно покинуть.

— Хей-хо, малыш — замерло в ожидании существо…

— Три! — Сергей набирал полные пригоршни земли, углубляясь, пытаясь добраться до того, кто жил там, в глубине, спал равнодушным сном, даже не догадываясь о том, что самое время растормошить это сонное царство, где в коробках из-под обуви хранятся секреты, а в шкафу живет существо, что так отвратительно причмокивает, катая в пасти маленькие глиняные горошины.

Что-то вздрогнуло, в темном, сыром помещении погреба.

— Четыре… пять…

Замерло в немом восхищении существо, и Сергей принялся быстрее раскапывать землю руками, понимая, что еще немного и…

Мир сдвинется, и покоренное пространство обречено вздрогнет, расширяясь, теряя привычные очертания.

Мир сдвинется, и время станет похожим на кисель, на студень, что вздрагивает в металлической мисочке каждый раз, когда ты дергаешь рукоятку старого холодильника, пытаясь открыть дверку.

— Шесть! — Запах гари усилился, и Сергей почувствовал, как первая капля крови скатилась по подбородку.

(Не все так плохо малыш, главное, что ты способен взять себя в руки, а это уже само по себе, что-нибудь да значит!)

— Семь — проскрипело вместе с ним существо.

Он углубился уже достаточно глубоко. Под пальцами зачавкало, и Сергей улыбнулся, чувствуя, как размазывается по пальцам, холодная глина.

Боль может быть сильной.

Настолько сильной, что кажется еще немного, и все потеряет смысл, останутся только боль и страх того, что эта боль никогда не прекратится, останется навеки, подменит собой все ощущения.

Боль может быть очень сильной, невероятно сильной.

От нее хочется кричать, выворачиваться на изнанку. Трогать небо руками, ползти по дорожке из битого стекла, слизывать шершавым языком металлическую стружку. Все что угодно, лишь бы не было ее — королевы-боли, холодной красотки с кровавыми губами и тяжелыми свинцовыми грудями.

Она заполняет тебя без остатка, проникает в каждую щелочку, в самые дальние уголки, о которых даже и не подозревал, не догадывался. Она похожа на мед, такая же тягучая, и даже в чем-то сладкая, но не так-то просто отмыться от нее, забыть про нее.

Вычеркнуть из жизни.

Растоптать, растереть в пепел.

Забыть навсегда, и никогда, никогда больше не возвращаться…

Стоя у холодного окна, наблюдать, как стекают по стеклу огромные черные капли. Подпевать осеннему дождю, царапая ногтем растрескавшуюся раму, с остатками краски.

Спускаться по лестнице, считая ступеньки. А под лестницей, где темно и сквозь щели в ступеньках можно рассмотреть, что творится там, вверху.

Слушать пение существ, замурованных в толще стен, и даже подпевать, ловя незамысловатую мелодию осенних снов. Улыбаться серебряной луне, что стыдливо заглядывает в окно.

Слушать, как скрипит дверка шкафа, и существо, живущее в нем, неторопливо выбирается наружу, чертыхаясь, царапая полировку, путаясь в белье, скрежеща зубами в радостном нетерпении.

И обжигающие скобы колодца — единственный путь наверх — кто сказал, что их всего четыре? Их бесчисленное множество, и одолеть каждую из них — уже само по себе маленький подвиг.

Карабкаться, веря в удачу, считая искорки, что обжигают сетчатку, плача, задыхаясь от боли, понимая, что там наверху никто не поможет избавиться от всего этого кошмара. Он останется с тобой, чтобы тебе было не скучно темными ночами, когда рядом сопит любимая проказница-женушка, и гудит обогреватель, и если прислушаться, можно услышать, как потрескивают обои на стене, а за окном поет сверчок.

И это тоже частичка твоей никчемной жизни, и было бы глупо разбрасываться всем этим, но вот только нет больше сил сдерживать дыхания, потому что крик, который вырвется из твоей груди, может оказаться настолько сильным, что голосовые связки станут кровоточащими лохмотьями, а сам крик и вовсе превратится в неровное шипение, или судорожный кашель.

Тебе страшно, детка? Прости, это всего лишь маленькие капельки пота на твоем лице. И стиснутые зубы, и налившиеся кровью глаза, лишь смутные терзания души, случайно попавшей в унисон с нескончаемой арией боли.

И твое нелепое мычание, лишь догадка, что боль никуда не уйдет.

Останется с тобой.

Надолго, а быть может даже навсегда.

Боль бывает разной.

Боль может быть очень сильной. Невероятной. Такой, что даже не верится, что все это, на самом деле, происходит с тобой. И даже тогда, когда сознание начнет растворяться в потоке этой обжигающей боли, даже тогда останется мысль, что все это неправильно, нелепо.

— Восемь, девять…

(Давай, малыш!)

Хей-хо, парень, покажи на что способен, вывернись наизнанку, и сдвинь этот гребаный мир, и пусть тебя не смущают ни кровь, хлынувшая из носа, ни шатающиеся зубы, что рассыплются маленькими белыми камушками, у тебя под ногами.

Сделай это, чтобы можно было разорвать грань между мирами, и попасть туда, где старый дом похож на огромный старинный замок, а в пруду растут прекрасные лилии, и плавает золотая рыбка, которая поможет тебе исполнить все желания…

Сергей водил пальцами, копаясь в мягкой, сырой глине. Глина набивалась под ногти, ее было так много, что казалось, можно было слепить огромную глиняную куклу, статую, божество.

(Глиняного бога, что избавит от страданий)

А когда он слепил и положил в рот первый кусочек глины, словно что-то коснулось его лица. На мгновение умолкли и вновь, с удвоенной силой запели существа, и в воздухе запахло дымом.

Мир начал свое движение, так, что задрожал старый дом, и с потолка посыпалась штукатурка вперемешку с грязью и мусором. И что-то огромное, важное зашевелилось там, под землей, и сказало первые слова. Там, в подвале, в кромешной тьме, нашлось местечко для них обоих.

Стены сдвинулись, и мир сдвинулся вместе с ними. И это было прекрасно — ощущать свою власть над временем и пространством, пускай даже с каждым мгновением уходила маленькая частичка души.