Семьи: книга третья - Андрей Васильевич Меркулов

социуме морально-этических норм. Стремление озвучить, обнаружить какие-либо возмутительные, невозможные проявления очень велико — это мощный повод удовлетворить свое желание значимости. Выявляя, разбирая их, человек таким образом реализует и утверждает посыл: «какой кошмар, до чего ужасные вещи происходят у них», и это подпитывает ощущение его собственной значительности, собственного морального превосходства.

Если речь идет о незнакомых, то все это выражается явно и открыто, и люди категоричны и бескомпромиссны в своих суждениях. Но если случай относится к коллегам, друзьям или родственникам, для развитой культурной личности является неприемлемым открыто перетирать подобные ситуации, и тогда человек либо отстраняется от обсуждения, подавляя желание озвучить свое мнение о произошедшем, либо пытается не столько осудить, сколько понять, оправдать случившееся. К числу последних относилась и Ольга.

Отзывчивость и сострадание окружающим являлись настолько неотъемлемыми от личности Ольги, что при обсуждении подобных возмутительных ситуаций для нее было невозможно даже просто порицать кого-то, не говоря уже о том, чтобы проявить веселость или злорадство, и она в таких случаях всегда искренне сопереживала знакомым. Но как ни глубоко было спрятано в ней это чувство волнительной сенсации, как ни скрывалось ее острое желание вынести вопрос на обсуждение под социально приемлемым внешним шоком и недоумением, Юрий почувствовал этот ее глубинный мотив: мотив, заставивший супругу, лишь только она вспомнила об услышанном известии, с ходу озвучить его. Он ощутил это внутреннее побуждение во взгляде жены, в нотках ее голоса, в том внезапно охватившем ее оживлении, которое ясно свидетельствовало, что ей очень хочется, прямо не терпится рассказать ему об этом кошмарном происшествии; и ему стало неприятно.

Не Ольга вызвала в Юрии неприязнь. Он знал, что супруга не лицемерила в отношении проявленных ею переживаний и, более того, даже не осознавала свой глубинный порыв, столь красноречиво выразившийся в ее пылком ажиотаже. Неприязнь его родилась от понимания, что в душе у него сейчас поднялось то же чувство сенсационного восклицания. Услышав новость, Юрий мгновенно ощутил в себе сильнейшее желание округлить глаза, оживиться, просиять в улыбке, даже порадоваться случившемуся, пообсуждать, посокрушаться, повозмущаться: «Какой кошмар, какое вопиющее безобразие творится у Гатауллиных!» Но, почувствовав в себе этот вдруг вспыхнувший порыв, с ходу подавил его.

Случившееся в понимании Юрия было настолько возмутительным, что он не мог ни оправдывать, ни сочувствовать Гатауллиным, как не мог маскировать свое глубинное побуждение обсудить произошедшее испугом или недоумением — это было неискренне и чуждо для него. Ему оставалось поступить так, как поступает в подобных ситуациях большинство зрелых воспитанных мужчин: молча, сдержанно слушать супругу, почти не высказывая собственного мнения о случившемся. Однако такое поведение, по его убеждению, было не меньшей душевной подлостью, чем оживленное обсуждение или даже полутревожное-полурадостное осуждение.

Юрий понимал, что, отстраняясь от разговора, мужчины, осознанно или нет, пытаются попросту избежать ситуации, в которой будут выглядеть некрасиво, гадко. Они подавляют свой естественный порыв, чтобы невзначай не выказать неприличное оживление, радость, даже смакование, спрятанные так глубоко, что человек зачастую не осознает их в себе, но то и дело вырывающиеся наружу. Если мужчина избегал вступать в разговор неосознанно, не имея даже представления о причине своей отстраненности, это означало, что он попросту не слышит и не понимает самого себя. Если же он осознавал свое внутреннее побуждение и намеренно устранялся от обсуждения — это являлось фактически признанием собственной несостоятельности, неспособности совладать со своими глубинными порывами, подобно действиям заядлого пьяницы, который, из опасения сорваться, как огня избегает принимать даже рюмочку алкоголя. И, понимая это, Юрий считал такую с общепринятой точки зрения высоконравственную мужскую сдержанность свидетельством или поверхностности, или слабости личности; и даже более того, рассматривал ее как вредную для общества, ведь, уходя от обсуждения, социум лишался возможности развития, роста. И потому он поступил сейчас так, как поступал всегда в подобных случаях: он стал открыто, свободно и прямо, но в то же время предельно конструктивно и непредвзято обсуждать случившееся, отделив произошедшее от всякой эмоциональной оценки, полностью абстрагируясь от того, с кем это произошло — хоть с совершенно незнакомыми ему людьми, хоть даже с ним самим.

— И что попугай? — обратился он к Ольге.

— Что-что? Умер, конечно… Женщины на кафедре говорят, это из-за того, что ребенок избалован, а мне кажется — это от недостатка внимания. Вика рассказывала, что у Даши последнее время часто случаются истерики, что она очень ревнует ее к Ринату. И, по-моему, это ее чувство отчужденности так проявилось, — тихо проговорила Ольга. В лице у нее уже не было ни капли прежней сенсационной взволнованности, а только какая-то печальная участливость.

— Не имеет значения, что побудило Дашу к этому, — сухо, категорично заметил Юрий. — Избалована она или ей не хватает внимания матери — все это не может служить оправданием произошедшему. Недостаток внимания должен выплескиваться на что-то другое, но никак не на домашнего питомца. Да и вообще нельзя винить в случившемся Дашу. В этом возрасте она не может отвечать за свои поступки, и акцентировать внимание на ее мотивах, объяснять и оправдывать произошедшее ее душевным состоянием глупо. Она здесь ни при чем. Девочке три года: ее сознание настолько еще неразвито, что она попросту не в состоянии анализировать последствия собственных действий. Ее поступок — это всецело вина родителей, их безответственного, халатного поведения. Родители должны были заложить в ней правила обращения с домашним животным; они обязаны были привить ей определенное отношение к питомцу. Какое отношение было у Даши к птице? Как к вещи. Чего можно было ожидать от девочки, если она обращалась с попугаем как с игрушкой: бегала с ним по дому, купала в кастрюле, катапультировала бедолагу под самый потолок на глазах у совершенно безучастных к происходящему безобразию родителей?.. Случившееся вполне закономерно, и удивляться тут нечему.

Глава VIII

— Не садись за игру, — обратилась к супругу Ольга, когда тот, в считаные секунды скинув обувь и пальто, весь сгорая от нетерпения, поспешил в детскую. — Я сейчас переоденусь, и сразу к Кристине идем.

— Мне только босса убить, и все. Это пять минут. Ты переодевайся пока.

— Тебя потом не вытащишь, — проговорила Ольга вдогонку уже скрывшемуся за углом коридора мужу.

Игра оставалась включенной еще с прошлого вечера, и Юрий с ходу с головой ушел в виртуальный мир, но не прошло и двух минут, как в комнату влетела супруга. Взглянув на жену, он сразу же почувствовал, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Ольга пребывала в предельно взбудораженном состоянии: грудь и плечи ее были подняты, рот приоткрыт в