Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

— Я привык считать и называть себя Ванбестом Брауном, вольноопределяющимся *** полка, которым командовал полковник Мэннеринг. Полковник меня знает.

— Все это совершенно верно, — сказал полковник. — Я могу подтвердить, что это действительно мистер Браун, и добавить то, что он, по своей скромности, вероятно позабыл: он зарекомендовал себя как человек способный и храбрый.

— Тем лучше, — заявил Плейдел, но это общие положения. Скажите мне, мистер Браун, где вы родились?

— Насколько я знаю, в Шотландии, но где именно, сказать не могу.

— А где выросли?

— Ну, конечно, в Голландии.

— А у вас не осталось никаких воспоминаний о годах детства, проведенных в Шотландии?

— Только самые смутные. Но я хорошо помню, что в детстве меня и любили и баловали, и, вероятно, это воспоминание еще отчетливее оттого, что потом со мной обходились очень сурово. Я смутно припоминаю красивого мужчину, которого я звал папой, и болезненную женщину, должно быть мою мать, но воспоминания эти очень неясные и путаные. Я помню еще какого-то высокого, худого и доброго человека, он ходил всегда в черном, учил меня читать и гулял со мной, и, кажется, в последний раз… Тут Домини не мог уже больше сдерживать себя. С каждым словом, которое он слышал, он все больше убеждался, что видит перед собой сына своего благодетеля. Ценою огромных усилий, он не давал воли своим чувствам, но когда, перебирая в памяти образы детства, Бертрам дошел до своего учителя, он уже больше не мог утерпеть. Он вскочил, сложил руки и, весь дрожа, со слезами на глазах, громко закричал:

— Гарри Бертрам, посмотри, неужели ты меня не узнаешь?

— Да, — воскликнул Бертрам, вставая с места, будто свет озарил его вдруг, — да, Гарри, так меня действительно звали! И это действительно мой милый учитель, я узнаю его и по голосу и по виду!

Домини бросился в его объятия; он несчетное число раз прижимал его к груди, охваченный буйным восторгом, от которого сотрясалось все его тело, безудержно всхлипывал, а потом, как выразительно говорится в Библии, возвысил голос и громко зарыдал.

Полковник Мэннеринг тоже взялся за платок; Плейдел морщился и протирал очки, а добряк Динмонт два раза громко всхлипнул и сказал:

— Это же просто черт знает что! Такого со мной ни разу не бывало с тех пор, как я старуху мать похоронил.

— Ну довольно, довольно, — сказал наконец адвокат. — Тише, суд идет. Нам еще много всего предстоит сделать; надо, не теряя времени, собрать нужные сведения; придется, по-видимому, кое-что предпринять сейчас же, не дожидаясь утра.

— Я велю тогда оседлать лошадь, — предложил полковник.

— Нет, нет, успеется. С этим можно еще подождать… Только знаете что, Домини, довольно. Я уже дал вам излить ваши чувства. Время ваше истекло. Позвольте мне продолжать допрос.

Домини привык повиноваться всем, кто этого требовал. Он снова плюхнулся в кресло и покрыл лицо клетчатым носовым платком, воспользовавшись им, как некогда греческий художник — покрывалом. По сложенным рукам можно было догадаться, что он погрузился в благодарственную молитву. Он то выглядывал из-за своего покрывала, как будто с тем, чтобы удостовериться, что радостное видение не растаяло в воздухе, то опускал глаза и снова благоговейно молился про себя, пока наконец внимание его не привлекли вопросы адвоката.

— А теперь, — сказал Плейдел, после того как он тщательно расспросил нашего героя о самых ранних воспоминаниях детства, — а теперь, мистер Бертрам, — я думаю, мы должны уже называть вас вашим настоящим именем, — сделайте милость, расскажите подробно все, что вы припоминаете о вашем отъезде из Шотландии.

— События этого дня, сэр, действительно были так ужасны, что оставили в памяти неизгладимый след, но, должно быть, именно этот ужас и смешал в одно все подробности виденного тогда. Помню, я где-то гулял, по-моему это было в лесу…

— Ну да, это было в Уорохском лесу, мой мальчик!

— Молчите, мистер Сэмсон, — прервал его адвокат.

— Да, это было в лесу, — продолжал Бертрам, в памяти которого давно прошедшие и смутные образы начали укладываться в каком-то порядке, — и кто-то там был со мной, по-моему вот этот почтенный и добрый человек.

— Ну да, конечно, Гарри, да благословит тебя господь, это был я.

— Тише, Домини, не мешайте ему рассказывать, — остановил его Плейдел. Итак, что же дальше? — обратился он снова к Бертраму.

— Так вот, сэр, — продолжал Бертрам, — все перемешалось, будто во сне, и мне показалось, что я еду с ним на лошади.

— Нет, нет, — вскричал Сэмсон, — никогда я не подвергал такой опасности ни тебя, ни себя!

— Честное слово, это просто невыносимо! Слушайте, Домини, если вы еще хоть слово скажете без моего позволения, я произнесу три заклинания из книги черной магии, проведу тростью над своей головой три круга, развею все чары сегодняшней ночи, и Гарри Бертрам снова превратится в Ванбеста Брауна.

— Почтенный и достойный сэр, — простонал Домини, — я покорнейше прошу извинить меня, это было просто verbum volans[329].

— И все-таки, nolens volens[330], не распускайте язык, — сказал Плейдел.

— Прошу вас, помолчите, мистер Сэмсон, — сказал полковник. — Для вашего вновь обретенного друга очень важно, чтобы вы дали мистеру Плейделу спокойно продолжать допрос.

— Я нем, — отвечал усмиренный Домини.

— Вдруг, — продолжал Бертрам, — на нас кинулись несколько человек и стащили нас с седла. Больше я ничего почти не помню, кроме того, что началась отчаянная схватка, я хотел убежать и попал в руки очень высокой женщины, которая вышла из-за кустов и меня защищала. Остальное спуталось в памяти, но все дальнейшее было ужасно. Я только смутно помню морской берег, пещеру, мне дали там выпить чего-то крепкого, и я тут же уснул и долго спал. Словом, дальше все скрывается в каком-то мраке, и потом я помню себя уже юнгой на корабле, где со мною очень жестоко обращались и морили голодом, а потом школьником в Голландии: там меня взял к себе один старик купец, который ко мне благоволил.

— А о вашей родне он вам ничего не рассказывал?

— Рассказывал, но очень мало, и просил больше ни о чем не спрашивать. Меня уверили, что отец мой занимался контрабандной торговлей на восточном берегу Шотландии и что он был убит в схватке с таможенными, что судно его голландских сообщников стояло в то время у берега и что команда судна принимала участие в схватке. Когда эти люди увидели, что я остался сиротой, они пожалели меня и увезли с собой. Став старше, я понял, что эта история никак не вяжется с моими собственными воспоминаниями, но что мне было делать? Я никак не мог разрешить моих сомнений, у меня не было ни одного друга, которому я мог бы рассказать их, чтобы с ним потом все обсудить. Дальнейшая моя жизнь известна полковнику Мэннерингу. Я поехал в Индию и сделался там конторщиком одного голландского торгового дома. Но их дела пошли плохо, и я поступил на военную службу, где, смею думать, выполнял свой долг с честью.