Яшмовая трость - Анри де Ренье

влюбленно, несколько печально и очень рыцарски, именно рыцарски; и печаль его — светская и французская, она не растерзает Вам сердца, самое большее — она заставит вздыхать принцессу у фонтана, струи которого похожи на слезы. Как будто для него Ленотр разбил версальский парк, сделал из воды все, что может сделать из нее искусство, а время наложило свой отпечаток на богов и нимф, стерегущих эти воды. Может быть, ни в какой другой книге стихов у Ренье так счастливо не соединились торжественность и хрупкость, современность и влюбленность в прошлое, рыцарь и принцесса. Нам кажется, что это соединение хорошо понято и удачно переделано и переводчицей, нашедшей, кроме нежных фраз, что было бы и неудивительно, слова мужественные и торжественные. Может быть, торжественность некоторых мест для русского уха звучит несколько торжественнее, чем подлинник для француза, так как последние более нас привыкли искать некоторой эмфазы в поэтической речи.

Не знаю, нужно ли удивляться, но нельзя не сожалеть, что книги Ренье мало распространены в переводах, уступая гораздо более грубым романам Луиса и Мирбо, не говоря уже об уличной литературе.

Декабрь 1913 г.

М.Кузмин

Публикуется впервые по неавторизованной машинописной копии: РО ИРЛИ. Ф. 809, ед. хр. 103, лл. 41-43. Публикация А.Г. Тимофеева.

© А.Г. Тимофеев, публикация, подготовка текста статьи, подготовка текста переводов Веры Вертер, 1993. 

АНРИ ДЕ РЕНЬЕ, РОМАНИСТ И РАССКАЗЧИК

І

Наиболее значительный из современных французских писателей, Анри де Ренье может быть назван одним из самых крупных мастеров слова, каких знает мировая литература. В самом деле, произведения его не только способны доставить высокое эстетическое наслаждение современному читателю, но и являются образцом того, как можно и должно художественно творить. И нет сомнения, что целый ряд будущих поколений писателей, независимо от их направления, найдут, чему учиться у Ренье.

Трудно подводить итоги творчеству живого писателя, далеко еще не сказавшего своего последнего слова, тем более что те томики удивительной прозы, которые Ренье продолжает дарить нам по одному в год, свидетельствуют о полной свежести его дарования. Все же, без риска очень ошибиться, можно попытаться определить объективную ценность творчества Ренье — настолько четки и неизменны основные свойства его литературной манеры и настолько един тот общий дух, исключающий большие отклонения и неожиданности, которым проникнуты все его произведения. Заметим, что единство это охватывает не только всю прозу Ренье, но и связывает ее с его поэзией. Ибо Ренье является в то же время одним из самых выдающихся французских поэтов за последние три или четыре десятилетия. И если здесь он интересует нас исключительно как романист и рассказчик (эта сторона его творчества нам вообще представляется более значительной), то о Ренье-поэте нам все же не следует вполне забывать, так как именно в поэзии его зародились основные черты его прозы: ее стиль, эмоциональность, отчасти темы...[12]

Мало писателей, у которых «форма» и «содержание» находились бы в такой глубокой связи между собою, как у Ренье. Но если оба эти элемента у него нераздельны и как бы равнозначны, ключом к пониманию целого является первый из них, форма. Именно стиль Ренье (берем это слово в самом широком смысле), столь своеобразный и законченный, есть то, что прежде всего привлекает читателя и пленяет его.

Когда читаешь романы Ренье, то кажется, что они построены по другим законам, хочется сказать, сделаны из другого материала, чем произведения большинства других романистов наших дней или прежних времен. Дело не просто в богатстве оттенков, в стройной гармоничности, легкости, выразительности или живописности речи, не в тех или иных частных достоинствах стиля. Все это, конечно, имеется у Ренье, но это самое можно найти в той же, если не в большей, мере у многих других больших стилистов: у Мериме, Флобера, Мопассана, А. Франса. Главное — в принципиально ином отношении к слову как материалу: в той особенной экономии его и исключительной чеканке, какие встречаются сполна обычно только в поэзии. То, что у названных писателей и у стольких иных встречается от времени до времени, в отдельных случаях, у Ренье является сплошным и систематическим правилом. Каждое слово у него, тщательно выбранное и помещенное на своем месте, «поэтически дышит» — имеет свою живую окраску, свой удельный вес, свой внутренний тон, свой «вкус» и почти какую-то осязательность. Точные, как музыкальные тона, отчетливые и необходимые, как штрихи в графике, слова у Ренье подобны крошечным организмам, имеющим самостоятельное существование, и сливаются лишь в общей жизни целого произведения. Они — как мозаичные квадратики (образ, излюбленный самим Ренье), из которых слагается цельная картина. Трудно отыскать другой пример такого полного перенесения фактуры поэзии в художественную прозу.

Это утонченное мастерство стиля в глазах многих заслоняет все остальное. Присоединим к этому то, что Ренье никогда не стремится поставить и разрешить по-новому какую-нибудь большую социальную или моральную проблему, но в облюбованной им области индивидуальной психологии явно предпочитает образы обычные и традиционные, ситуации, при всей их остроте, весьма ясные и естественные. Отсюда — довольно распространенный взгляд на Ренье как на чистого виртуоза формы, творчество которого лишено «внутренней глубины». И сам Ренье некоторыми своими признаниями как будто поддерживает такое мнение о себе. В предисловии к «Каникулам скромного молодого человека» он отмечает как черту, наиболее общую всему его творчеству, свою «прирожденную склонность смотреть на события и лица как на развлечение». «Неужели вы представляете себе искусство иначе, нежели как развлечение? — сказал он однажды, с жестом аффектированного ужаса, одному критику, заговорившему с ним на эту тему. — Что до меня, то писание кажется мне несноснейшей из повинностей, если не испытываешь к этому желания. Я пишу исключительно для собственного удовольствия».

Не чистый ли это эстетизм? И действительно, многие, слишком многие, приклеив к Ренье укоризненную этикетку «эстета», на этом останавливаются.

Но поступать так — значит идти по линии наименьшего сопротивления и слишком упрощать задачу. Несомненно, в Ренье есть эстетизм, и даже в очень сильной степени; но эстетизм есть также в Флобере или Мопассане, и, однако же, мы никогда не назовем