Верхний ярус - Ричард Пауэрс

что, возможно, ее привлек вовсе не его талант рассказчика. Но он ведет ее в хижину и угощает ужином. Пускается во все тяжкие: филе кролика, которое берег с неведомыми целями, жареные грибы с луком, приличный кофейный кекс из хлопьев для завтрака «Грейп-Натс», а также пару стаканчиков малиновой настойки.

Она рассказывает о полном приключений путешествии через Гранатовый хребет.

— Мы пустились в путь вчетвером. Понятия не имею, куда подевались те трое.

— Здесь опасно. Ты не должна путешествовать одна, с твоим-то видом.

— А какой у меня вид? — Она надувает щеки и машет ладонью перед носом. — Как у больной обезьяны, которую надо помыть.

По мнению Дугласа, она выглядит достаточно хорошо, чтобы быть невестой по переписке, мошенницей.

— Нуда, конечно. Молодая женщина в гордом одиночестве. Никто и внимания не обратит.

— «Молодая»? Это кто здесь молодой? И вообще. Величайшая страна. Американцы — самый дружелюбный в мире народ. Всегда хотят помочь. Как ты. Взгляни-ка! Ты приготовил замечательную еду. Ты же не был обязан так поступать.

— Тебе понравилось? Правда?

Она протягивает стаканчик, чтобы он налил ей еще малиновой настойки.

— Что ж, — говорит Дуглас, когда молчание становится неловким даже по его меркам, — можешь накачать себе сколько угодно воды из колонки. Выбирай любое здание внизу. Я бы держался подальше от цирюльни. Там, кажется, недавно что-то сдохло.

— Мне нравится этот дом.

— Ой. Ну-у. Слушай, ты мне ничего не должна. Я просто тебя угостил.

— А кто у нас такой нервный? — Она садится ему на колени, внимательно изучает его лицо, легонько целует, вытягивая губы. Прерывается. — Эй! Ты плачешь. Ну какой же ты странный.

Нет ни единой веской причины, по которой эволюция могла бы наделить живое существо столь бессмысленным поведенческим паттерном.

— Я старик.

— Серьезно? Давай проверим!

И она возобновляет попытки. Дугласа впервые за много лет согревает женское тело. Как будто кто-то ковыряется отмычкой в покореженном замке у него в груди. Он сжимает ее запястья.

— Я тебя не люблю.

— Ну и ладно, мистер! Никаких проблем. Я тебя тоже не люблю. — Она хватает его за подбородок. — Чтобы наслаждаться, не обязательно любить!

Дуглас отпускает ее.

— Поверь мне, ты ошибаешься.

Руки слабеют, как прикованные к трубе, торчащей из врытой в землю бетонной плиты.

— Ладно, — опять говорит Алена, становясь угрюмой. Толкает его в грудь, встает. — До чего же ты унылое млекопитающее.

— Верно. — Он встает и собирает остатки пиршества. — Ты займешь кровать. Я буду спать в мешке, тут. Удобства во дворе. Осторожнее, там жгучая крапива.

Кровать приводит ее в восторг. Американское Рождество.

— Ты славный старик.

— Не особенно.

Он объясняет, как включать и выключать лампу. Лежа на полу в передней комнате, видит свет под дверью. Кое-кто читает допоздна. Он лишь потом поймет, что именно она читала той ночью.

Утром опять кофейный кекс из «Грейп-Натс» и настоящий кофе. Больше никаких авантюр из-за межкультурных недоразумений. Она уходит, прежде чем появляются первые туристы, одолевшие перевал. Вскоре гостья перестает быть даже историей, которую он рассказывает сам себе по ночам, чтобы подпитать свои сожаления и покарать себя за ностальгию.

Но Америка, как выясняется, и впрямь величайшая страна. Люди здесь такие добрые, земля невообразимо богата, а власти готовы пойти на сделку за полезную информацию, даже если у тебя на счету многочисленные преступления. Через два месяца, когда люди с инициалами на куртках будут подниматься в гору, Дуглас почти забудет о своей ночной посетительнице. И только когда копы остановят его на дороге, перевернут хижину вверх дном и заберут рукописный дневник в пластиковой коробке, он вспомнит. Он едва сдержит улыбку, пока его будут вязать и усаживать в правительственный «лендкрузер».

«Тебе что, смешно?»

Нет. Нет, разумеется, ему не смешно. Ну, может, чуть-чуть. Все это уже происходило, и, насколько может судить Дуглас Павличек, будет происходить вечно. Заключенный 571 прибыл по месту отбытия наказания четыре десятилетия спустя.

Они не задают много вопросов. Да им и не нужно. Он все сам записал, в мельчайших подробностях, исполняя еженощный ритуал воспоминаний и объяснений. Подписано, запечатано, доставлено. Все преступления, которые они совершили впятером: Адиантум, Хранитель, Шелковица, Пихта и Клен. Но забавно: его тюремщиков интересуют отнюдь не лесные имена.

ДОРОТИ ПОЯВЛЯЕТСЯ В ДВЕРЯХ, в ее руках неизменный поднос с завтраком.

— Доброе утро, РэйРэй. Голоден?

Он не спит, спокойно смотрит в окно на полтора акра Бринкмановских владений. В последнее время он стал таким умиротворенным. Бывали тяжелые, жуткие дни, когда ей хотелось его убить. Прошлая зима оказалась хуже всего. Однажды февральским днем она несколько минут пыталась понять смысл его стонов. Когда наконец разобралась, то показалось, что он прочитал ее мысли: «С меня хватит. Неси цикуту».

Но весна привела его в чувство, и теперь, в преддверии летнего солнцестояния, Дороти готова поклясться, что никогда не видела мужа счастливее. Она ставит поднос на прикроватную тумбочку.

— Как насчет персиково-бананового коблера?

Он пытается поднять руку, возможно, хочет на что-то указать, но у руки на этот счет иное мнение. Совладав, наконец, с речевым аппаратом, он как будто атакует Дороти из засады:

— Вон. Там.

Слова невнятные и тягучие, как горячая фруктовая каша, которую она приготовила на завтрак. Он указывает взглядом.

— Там. Дерево.

Дороти выглядывает в окно, старательно изображая интерес, как будто просьба имеет смысл. В том, что касается актерского мастерства, она по-прежнему безнадежная дилетантка.

— Да-а?

Он открывает рот и произносит нечто среднее между «что» и «кто».

Она спрашивает, по-прежнему бодрым голосом:

— Как оно называется? Рэй, ты же знаешь, я по этой части полный бездарь. Вечнозеленое что-то там?

— От… когда?

Два слова — все равно что подъем на велосипеде по грязной горной дороге.

Дороти смотрит на дерево, как будто видит его впервые в жизни.

— Хороший вопрос. — На мгновение она не может вспомнить, как долго они живут в этом доме и что посадили. Он слегка вздрагивает, но не от негативных эмоций. — Что ж. Давай разберемся!

И вот она стоит перед стеной книг. От пола до потолка: все печатное слово, что они скопили на протяжении своей жизни. Она кладет ладонь на полку на уровне плеча; сама не знает, из какого дерева та сделана. Ведет пальцем по пыльным корешкам, ища то, в существовании чего не уверена. Прошлое пытается убить ее — убить все, чем они были или надеялись стать. Она пропускает «Ого пеших прогулок по Йеллоустону». Задерживается на «Полевом справочнике певчих птиц, обитающих на востоке», когда в памяти мелькает нечто ярко-красное, оставшееся неопознанным. Тоненькая книжечка, почти брошюра, притаилась в дальнем