Верхний ярус - Ричард Пауэрс

бросает взгляд на часы. Пять минут седьмого — обязательное время ужина на всем Среднем Западе. Он пересекает заросшую сорняками лужайку и подходит к восточным окнам. Они мутные, пыльные, не блестят; по ту сторону темнота и ничего кроме. Вертикальные брусья, рейки, верхние перемычки и прочие детали деревянных оконных переплетов превратились в покрытую краской труху. Прикрыв глаза одной рукой, Николас заглядывает внутрь. Гостиная его бабушки и дедушки заставлена металлическими тазами и канистрами. Дубовая отделка, которая украшала в доме каждый дверной проем, содрана.

Он обходит дом и поднимается на крыльцо. Ступеньки дрожат под ногами. Пять ударов латунным дверным молотком ничего не дают. Он направляется к старым хозяйственным постройкам на возвышенности за домом. Одну снесли. От другой остался только каркас. Третья заперта. Его старая фреска-тромплёй — с трещиной посреди кукурузного поля, открывающей потаенный широколиственный лес — сгинула под слоем свинцово-серой краски.

Он опять на крыльце, сидит там, где когда-то стояло кресло-качалка, спиной к переднему окну. Он не знает, как поступить. Вломиться в дом? Последние три ночи провел в ужасных условиях. Его до смерти напугала корова у гор Бигхорн в Вайоминге, перед рассветом сунув нос в спальный мешок. В национальном лесу в Небраске ему не давали спать два туриста, ставящие рекорды двужильности в палатке неподалеку. Хорошо бы кровать. И душ. Но в доме, похоже, нет ни того, ни другого.

Он ждет, когда наступят мягкие сумерки Среднего Запада, хотя нет особой нужды в прикрытии. Вдалеке сельскохозяйственный монстр — управляемый через спутник, почти робот — колесит по колышущемуся на ветру полю. Здесь нет ни души, никто не увидит Ника. Он сделает все, что нужно, и уйдет.

Но он ждет. Ожидание стало религией. Можно слушать кукурузу, которой вокруг целые мили. Наблюдать за ростом фасоли, созерцать сараи и силосные башни на горизонте, шоссе и силуэт огромного дерева, вырезанный из неба — негативное пространство, как на картине Магритта. Он сидит, прислонившись к дому, и чувствует, как ферма возвращается из небытия, словно дикое животное на краю тропы, если турист долго простоит на месте. Когда облака становятся багровыми, он идет к машине и берет свою складную походную лопату. Неправильный инструмент для неправильного дела, но это лучшее, что у него есть. Через минуту он уже на холме за сараем для тракторов, ищет рыхлый гравий. Земля кажется другой; расстояния не те. Даже сарай переместился.

Нужное место обнаруживается выше, чем он предполагал, скрытое под буйно разросшимися сорняками. Николас вонзает лопату и копает, пока не натыкается на прошлое. Возвращение изгнанников. Он вытаскивает коробку и открывает. Панно и несколько работ на бумаге. Верхняя картина в догорающем дневном свете: мужчина лежит в постели и смотрит на кончик огромной ветки, что проникла в окно.

Так все и случилось. Он спал, она ворвалась. У каждого из них была половина пророчества. Они сложили половинки и прочитали послание. Нашли свое общее призвание, занялись одним и тем же делом. Духи гарантировали, что все будет хорошо. Теперь она мертва, он вновь стал лунатиком, и то, что они собирались спасти, погибает.

Он ставит коробку рядом с ямой и продолжает копать. А вот и вторая, наполненная картинами, про которые он забыл: «Семейное древо», «Обувное древо», «Денежное древо», «Лающий не на то древо». Все они были написаны в годы, предшествующие ее появлению на подъездной дорожке, ее историям о воскрешении и голосах, несущих свет. Картины доказывали, что дальше они будут странствовать вдвоем. Картины ошиблись.

Он ставит вторую коробку на первую и опять копает. Наконечник лопаты ударяется о какую-то неровность: Ник обнаружил скульптурные залежи. Они с Оливией закопали четыре штуки, ни во что не заворачивая, чтобы проверить, как живая почва воздействует на керамическую поверхность. Грязь: еще одна вещь, которую она научила его видеть. Каждые несколько веков прирастает один-два дюйма. Микроскопический лес, сто тысяч видов в нескольких граммах Айовы. Он опускается на колени, аккуратно вытаскивает закопанные штуковины и вытирает смоченным слюной носовым платком. Их монохромные поверхности теперь покрыты пятнами насыщенных цветов, почти как полотна Брейгеля. Бактерии, грибки, беспозвоночные — трудяги из живых подземных мастерских — нанесли на скульптуры патину и сотворили пестрые шедевры.

Он расставляет преображенные статуи на спасенных ящиках и возвращается за подлинным сокровищем. Вновь задается вопросом, о чем думал, оставляя его здесь. Они хотели путешествовать налегке. Похоронить искусство. А потом откопать, и пусть бы это был отдельный перформанс. Но вещь, которая все еще лежит в земле, дороже его собственной жизни, и Нику не следовало упускать ее из виду. Еще шесть взмахов лопатой — и сокровище вновь у него. Он открывает коробку, расстегивает молнию на сумке и достает стопку фотографий, собранных за сто лет. Нет смысла их перебирать, слишком темно и ничего не видно. Но Николас в этом и не нуждается. Стопка в его руках, и он чувствует, как дерево взмывает ввысь, будто фонтан, на который смотрят поколения Хёлов.

Он несет половину добычи вниз по склону, к машине. Укладывает в багажник и поворачивает назад за остальным. На полпути к месту захоронения тьму пронзают два белых огня: кто-то свернул на гравийную дорогу. Полиция.

К патрульной машине идут с поднятыми руками. Любое объяснение может быть задокументировано. Улики подтвердят его историю. Да, вторгся на чужую собственность, но лишь для того, чтобы забрать свое имущество. Он выходит из-за дома, прямо на свет фар. Приходит осознание того, что зарытое сокровище может на самом деле уже не принадлежать ему. Он продал землю и все, что с ней связано. Покупка и продажа земли кажется таким же абсурдом, как и арест за возвращение своего собственного искусства.

Полицейская машина рывком выезжает на подъездную дорогу, от колес летит гравий. «Люстра» вспыхивает красным, и Николас застывает как вкопанный. Машина резко поворачивает, преграждая ему путь, и останавливается. Вой сирены сменяется голосом из динамиков.

— Стоять! Лечь на землю!

Взаимоисключающие требования. Он поднимает руки и опускается на колени. Переносится на сорок лет назад и слышит детсадовский стишок-дразнилку: «Но тут хлынул дождь — и уплыл паучок»[73]. Два офицера мгновенно оказываются рядом. Лишь в этот момент Николас понимает, что у него серьезные проблемы. Если они снимут с него отпечатки пальцев и проверят по своей базе…

— Руки вытянуть.

Один из полицейских упирается коленом в спину Ника и стягивает его запястья. Надев наручники, они усаживают его на землю, светят в лицо фонариком и записывают данные.

— Это безделицы, — объясняет он. — Они ничего не стоят.

Они морщатся,