Заговор «Аквитания» - Роберт Ладлэм

Она была всего в нескольких дюймах от него, в тусклом свете он разглядел длинные темные волосы, обрамлявшие ее милое, настороженное, испуганное лицо с проницательными, широко открытыми глазами.

– Почему, Вэл? Почему ты это сделала? – В его вопросе слышался крик отчаяния.

– У меня не было выбора, – тихо ответила она, почти без всякого выражения. – Отъедем отсюда, прошу тебя.

Глава 28

Они ехали уже несколько минут. Ехали молча. Джоэл старался сосредоточить все свое внимание на управлении машиной, потому что больше всего на свете ему хотелось сейчас кричать. Да, да, ему хотелось схватить ее, хорошенько встряхнуть и потребовать: пусть она скажет, зачем ей понадобилось делать то, что она сделала, а потом в ответ на все ее объяснения закричать, что она просто дура – зачем она вернулась в его жизнь? Да нет, не в его жизнь – он ведь мертв! Но больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее лицу, благодарить ее и говорить о том, как он сожалеет о прошлом, а еще больше – о настоящем.

– Ты хотя бы представляешь себе, где ты едешь? – спросила Вэл, нарушив молчание.

– Машина эта у меня с шести часов, карта города тоже. Все это время я разъезжал по улицам и изучал то, что мне может пригодиться.

– Да, обстоятельность у тебя в крови.

– Я считал, что обязан был это сделать, – сказал он, оправдываясь. – Я ехал за твоим такси от самого отеля на случай, если бы кто-то решил последить за тобой. А кроме того, в машине я чувствую себя увереннее.

– Я совсем не хотела тебя обидеть.

Конверс взглянул на нее и в неверном свете уличных фонарей заметил: она смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, неотрывно.

– Извини, похоже, в последние дни у меня расшатались нервы. И с чего бы это?

– Вот именно. Тебя ведь всего-навсего разыскивают на двух континентах и в восьми странах. Говорят, ты самый талантливый убийца со времен этого маньяка по имени Карлос.

– Нужно ли мне объяснять тебе, что все это – ложь?

– Нет, не нужно, – просто ответила Валери. – Это я и так знаю. Но тебе придется объяснить мне все остальное.

Он снова посмотрел на нее, пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы прорваться сквозь завесу, скрывающую от него ее мысли и побуждения. Когда-то это ему удавалось – в минуты любви или гнева. Однако сейчас ее чувства таились слишком глубоко. И все же он знал – любви в ее сердце не было. Было что-то еще, и адвокат, сидящий в нем, осторожно осведомился:

– Почему ты решила, что я непременно увижу тебя по телевизору? Я чуть не пропустил эту передачу.

– О телевидении я и не думала, я рассчитывала на газеты. Я знала, что мою фотографию распечатают на первых полосах по всей Европе, а твоя память, подумала я, еще не совсем атрофировалась, и ты узнаешь меня. К тому же газетчики любят сообщать адреса и названия отелей – они считают, что это придает достоверность их репортажам.

– Но я ведь не читаю ни на каком языке, кроме английского.

– Нет, с памятью у тебя все-таки не в порядке. Мы трижды ездили с тобой в Европу – два раза в Женеву и раз в Париж, – и ты ни разу не садился за утренний кофе без номера “Геральд трибюн”. Даже на лыжной прогулке в Шамони, куда мы махнули из Женевы, ты орал на меня и на официанта до тех пор, пока тот не принес тебе к завтраку “Трибюн”.

– О тебе был репортаж в “Трибюн”?

– Да, был, и со всеми подробностями. Не считая классовых битв, это типично их тема. Я надеялась, что ты прочтешь его и сообразишь что к чему.

– Ты наверняка сказала газетчикам, что мы не виделись уже несколько лет и, конечно, о том, что не говоришь ни по-французски, ни по-немецки. И ни на каком другом языке.

– Совершенно верно. Это своего рода прикрытие. Многие из тех, кто говорят на нескольких языках, постоянно делают такие заявления. Общепринятая практика, я бы сказала: сокращает разговоры, сводит их к основным пунктам и исключает неверное цитирование.

– Я забыл, что работа с прессой – твоя профессия.

– Однако навел меня на эту мысль Роджер.

– Отец?

– Да. Он прилетел из Гонконга несколько дней назад, и какой-то голодающий клерк с авиалинии сообщил газетчикам номер его рейса. В аэропорту Кеннеди он попал в самую гущу репортерского блицкрига. До этого он два дня не читал газет, не слушал радио и не смотрел телевизор. Роджер в панике позвонил мне. Ну вот я и решила использовать его опыт и заранее позаботилась о том, чтобы средства массовой информации в Западном Берлине узнали о моем прибытии.

– А как отец? Он наверняка в полной растерянности.

– Ничего, справляется. Так же как и твоя сестра. Похуже отца, но ее выручает муж. Он оказался лучше, чем ты о нем думал, Конверс.

– Ну и как они восприняли всю эту историю?

– Они сбиты с толку, обозлены и ошеломлены. Они изменили номер телефона, все разговоры ведут через адвоката и, кстати, постоянно защищают тебя. Едва ли ты когда понимал это, но они любят тебя, хотя ты, по-моему, и не подавал им для этого никакого повода.

– Мне кажется, мы совсем рядом с домом, – заметил Джоэл, когда они въехали на Шеллингвудер-Бруг. – Я имею в виду наш бывший дом. – Они ехали по мосту под мерцающими фонарями, темными пятнами отражавшимися в воде. Валери промолчала, это было на нее не похоже – она не любила оставлять без ответа брошенный вызов. Наконец он не выдержал: – Но почему, Вэл? Я уже спрашивал тебя – мне нужно знать! Почему ты прилетела?

– Прости, я задумалась, – сказала она, оторвав от него взгляд и уставившись в ветровое стекло. – Пожалуй, лучше я скажу это сейчас, пока ты занят машиной и мне не нужно на тебя смотреть. Выглядишь ты ужасно, лицо твое красноречиво свидетельствует о том, через что тебе пришлось пройти, а впрочем, я и не хочу смотреть на тебя.

– Я огорчен, – заметил Конверс, искренне стараясь смягчить впечатление от своей внешности. – Звонила Хелен Герли Браун, хочет сфотографировать меня для “Космополитен”.

– Прекрати! Совершенно не смешно, и ты это знаешь.

– Сдаюсь. Ты никогда меня правильно не понимала.

– Я всегда понимала тебя правильно, Джоэл! – бросила Валери, не глядя на него. – Не паясничай. У нас нет на это времени, как и на твои саркастические замечания. Мне всегда было немного грустно наблюдать, как ты отшиваешь всех, кто хочет с тобой поговорить, но теперь с этим покончено.

– Рад это слышать. В таком случае – говори! Какого черта ты впуталась в это?

Их сердитые взгляды встретились, они как бы снова узнали друг друга и о чем-то вспомнили – возможно, о том, что любили друг друга. Она отвернулась, а Конверс, съехав с моста, направил машину на дорогу, идущую вдоль моря.

– Хорошо, – сказала Валери, снова овладев собой. – Изложу, как сумею. Дело в том, что я и сама не очень-то уверена, слишком уж тут много всяких осложнений… Может быть, ты никудышный муж и холоден как лед, когда речь идет о чужих чувствах, но ты – совсем не то, за что пытаются тебя выдать. Ты не убивал всех этих людей.

– Я это знаю. И ты знаешь, как ты сама сказала. Но все же – зачем тебе понадобилось прилетать сюда?

– Потому что я должна была это сделать, – сказала Вэл очень твердо, продолжая глядеть на освещаемую фарами дорогу. – Позавчера вечером, посмотрев последние известия – а твоя фотография была на каждом канале, и она так отличалась от фотографий прошлых лет, – я ходила по берегу и думала о тебе. Это были неприятные, но честные мысли… Ты провел меня по моему собственному аду, Джоэл. Тебя вечно одолевало твое страшное прошлое, а я старалась относиться к тебе с пониманием, потому что знала, что ты пережил. Но ты никогда не пытался понять меня. У меня тоже были свои стремления, но они казались тебе мелкими, недостойными внимания… Ладно, думала я, в один прекрасный день все это пройдет, ночные кошмары кончатся, и он вдруг посмотрит на меня и скажет: “Эй, послушай, да ведь это ты”. Ночные кошмары кончились, но ничего не изменилось.

– Подчиняюсь логике оппонента, – с болью согласился Конверс. – И все-таки я не понимаю…

– Я нуждалась в тебе, Джоэл, но ты не замечал этого. Ты был чертовски мил, даже когда – я это знала – говорил не то, что чувствовал. Ты был хорош в постели, но все твои интересы были сосредоточены на себе самом, только на себе.

– Опять согласен, мой просвещенный коллега. Ну и?…

– Я вспомнила, что сказала себе в тот вечер, когда ты ушел из нашей квартиры. Я пообещала себе, что, если близкий мне человек будет нуждаться во мне так, как я нуждалась тогда в тебе, я не уйду. Назовем это самым торжественным обязательством из всех, какие я давала себе в жизни. Вся ирония в том, что человеком этим оказался ты. Ты не сумасшедший и не убийца, но кому-то нужно, чтобы тебя считали и тем и другим. И тот, кто это делает, делает это весьма убедительно. Даже друзья, знающие тебя многие годы, верят всему этому. А я не верю и поэтому не могу уйти от тебя.

– О Господи, Вэл…