Химеры просыпаются ночью - Райво Штулберг

Чтобы экономить силы, я пополз, загребая снег. Потом подумалось, что запах свежей крови может привлечь из темноты еще какого-нибудь хищника. Зажал рану комком снега. Боль в раскаленном плече немного успокоилась, видимо, снег сработал в качестве заморозки. Сколько еще ползти? Пять метров? Десять? Сто? Двести? В абсолютной черноте по-прежнему не было видно ни одного ориентира. Ничего не было видно. Но я упрямо передвигался, теперь ведя счет своим ползкам. С сипением из груди прерывисто выходил воздух. Я несколько раз останавливался, глотал комья снега, клал их на горевшее плечо. А потом — снова загребал и совершал ползок вперед. И еще. И еще.

А силы все-таки постепенно покидали изможденное, израненное тело. Через некоторое время я перестал чувствовать изодранные пальцы на руках, даже когда отвязал шнурок-жгут; потом и ступни превратились в одеревенелые культи. А поселка все не было и не было, хотя, по моим расчетам, он должен был возникнуть уже давно. Но сил больше не оставалось, глаза начали предательски слипаться. Этого я боялся больше всего. И вот — это пришло.

И я — завыл. Как отчаявшийся раненый зверь, загнанный в западню, потерявший всякую надежду на спасение, у которого остался лишь его голос и его дикая тоска, страстное желание жить и — бессилие перед этой же самой жизнью, за право внутри которой он боролся. Из груди исторгся рев, протяжный, тоскливый. Я не знал, что нужно сделать, куда пойти, чтобы спастись. Это было так несправедливо, так нечестно: лишить даже самой возможности бороться за свою жизнь. Ведь даже у жертвы в зубах хищника до самого последнего момента есть шанс — извернуться, выскользнуть убежать. Попытаться убежать… А у меня…

У меня тоже есть. Я буду ползти, пока будет сил! В конце куда-нибудь приползти все равно можно. И метель не бесконечна. Надо только не спать и равномерно распределить силы, чтоб хватило на всю ночь.

Я загреб еще и еще.

И тут голова уперлась во что-то твердое. Вначале подумал, что это просто дерево. Но, когда поднял голову, увидел тонкие очертания штакетин и понял: дополз.

Видимо, на этот раз я оказался в поселке со стороны огородов и задних дворов. Как такое могло случиться, объяснить не мог. Но это было неважно. Поменялся ветер, какие-то там физически обоснованные петляния без ориентиров… Мало ли что еще. Какая разница. Я — дополз. И все.

Но прошло еще порядочно времени, прежде, чем мое истощенное тело ввалилось в распахнутые двери какого-то сарая. У входа намело порядочный сугроб, но я пропахал его насквозь и заполз за угол, где ветер практически не ощущался. Сразу сделалось значительно теплее. Все, теперь ни одна сила в мире не заставит меня тронуться с места. Пусть вся вселенная катится в тартарары, пусть хоть сто Выбросов развернутся — я останусь лежать в этом закутке, недвижим и словно из камня. Равнодушного ко всему камня. Я глыба, которой все равно, она мерно качается на ветру, ее несут мягкие волны света и тепла, но она…

Из теплой тьмы меня будто выдернуло. Резкая боль в плече.

Я распахнул глаза, предрассветные сумерки ровной серостью стояли вокруг, были едва различимы черные очертания опорных столбов сарая, какая-то лестница… Но сами стены все еще скрывались в глубинах темноты.

Болело все. Каждая клеточка тела ныла, тосковала и просила отдыха. Но плечо — прожигающее организм до самой кости, — оно не давало расслабиться и клещами возвращало сознание при малейшем движении. Было совершенно ясно, что отдохнуть не удастся. Может, и к лучшему: конечности уже стали неметь. Я подумал, что это от обморожения. В темноте не было видно пальцев, но, думаю, они теперь сделались подозрительно белого цвета. И, как знать, проспи я еще час-другой — мог бы не проснуться вовсе.

Едва передвигая руками и ногами, я попробовал расчистить место для костра. Необходимо было согреться как следует. На дрова можно разломать что-нибудь внутри, вот хоть ту лестницу, например.

Потом вспомнил, что жидкость для розжига оставил в том страшном доме. Придется возвращаться. Вот только пусть станет светлее. В утреннем свете все не такое страшное, можно попробовать войти туда снова.

Согреться — а потом в путь. На север. Придется быть осторожным: без детектора и ПДА сталкер обречен на слепоту. Мне предстоял очень нелегкий путь, даже для профессионала; что уж говорить о новичке, всего год потоптавшемуся на Кордоне. А дойти — надо. Если ничего не помешает, то можно проделать этот путь за два дня. Но помешает — это точно. Здесь всегда что-то мешает.

Возможно также, что Пластырь с тем уродом прыгнули за мной и ошиваются где-то поблизости. Такое тоже исключать нельзя. Но тут уж ничего не поделать. Организм прогреть необходимо. Иначе просто не дойти, физически не дойти.

Я лежал и заторможено прикидывал план действий. Добраться до Ростока. Или до складов. Там свободовцы, они в обиду не дадут. К долговцам лучше не соваться, не известно, какие у них там связи с властями. А в «Свободе» однозначно перекантоваться и раны зализать можно. Вряд ли эти ребята интересуются сводками розысков (из них добрая половина сама разыскивается). Да, до складов будет, пожалуй, самый оптимальный вариант. Сначала через Свалку, на восток подать. На северо-восток. А там, рассказывали, мест гиблых полно. Детектором во что бы то ни стало разжиться нужно.

Стоп, это если с Кордона идти, то на северо-восток. А где я теперь? Не известно. Сначала каким-то образом разузнать свое местоположение. Как встретится живая душа — так и разузнать. Тогда же и детектор позаимствовать. Одежду брать не стоит, легко спалиться с чужими тряпками. А вот патроны, медикаменты и жрачка — самое то. Но сначала все-таки повстречать нужно.

А потом?

Потом отлежаться какое-то время. Свободовцы должны приютить, не оставят же своего брата-сталкера в беде. А там видно будет, что да как. Но до Кордона слишком далеко, так что оставаться опасно. На Агропроме вояки сейчас. Тоже не вариант. На саму Припять? На саму Припять… На Припять…

Самое имя города звучало устрашающе. Оттуда возвращались грубые, все в радиоактивном загаре мужики, увешанные непонятной снарягой, часто в экзоскафандрах, запыленных, истерзанных. Обыкновенная сталкерня взирала на них, как на могучих легендарных атлантов. Оттуда либо не возвращались, либо по возвращении пили беспробудно недели две. И много чего рассказывали… Аномалии на каждом шагу, причем, в десятки и сотни раз злее обыкновенных; черные пятна на земле, выжженные радиацией; невиданные мутанты, таинственный «Монолит», живущий в мертвых многоэтажках, растения, мутировавшие до невероятных размеров (чего стоит, например, дерево, разорвавшее ветвями десятиэтажку)… Много рассказывали. Если бы даже половина изо всего оказалась правдой, — и тогда никто в здравом уме не сунулся бы в этот черный мертвый город. А у меня — у меня просто не было выбора.

Но ведь кто-то жил там все время. Тот же самый «Монолит». Да и некоторые рейдовые сталкеры — месяцами существовали в тех местах в автономном режиме. Жить, значит, можно.

Размышлял я еще и для того, чтобы меньше обращать внимания на рвущую боль в плече. Клыки зверя, видимо, вошли не так глубоко, потому что кровь уже остановилась, образовав бордовую наледь на рукаве. Но боль была жуткая. Что было бы — вцепись мутант мне в горло — предугадать нетрудно.

Кровопотеря, впрочем, была все же неслабая. На морозе это было чревато вдвойне. Сильно мутило, при малейшей попытке встать или хотя бы приподняться все плыло, подкатывала тошнотворная слабость. Я решил, что лучше просто отлежаться, принял более-менее удобное положение и замер. Плечо продолжало болеть, но я успокаивал себя тем, что вскоре рассветет, я доберусь до мешка с аптечкой и вколю себе лошадиную дозу анестезии.

И еще сильно мерзли конечности. Пальцев ни на руках, ни на ногах я давно не чувствовал, не помогло даже то, что регулярно растирал руки и спрятал их под одежду. От холода можно спрятаться лишь возле огня — эта древняя истина подтверждалась и в моем случае. Но все необходимое для костра находилось также в мешке. Чтобы согреться и обезболить себя, требовалось сначала отыскать вчерашний дом (по выбитым окнам — я был уверен — отыщу его быстро), а потом еще и набраться смелости… Но что такое стуки — пусть и непонятного происхождения — в сравнении с перспективой обморожения или даже смерти. Рана также требовала немедленной обработки, я лишь тешил себя мыслью, что благодаря морозу процессы гниения в ней затормозятся. Но антибиотики требовались в любом случае.

А тут — какой-то нелепый стук.

Чтобы еще больше воодушевить себя, я представил себя лежащим на койке со свежеампутированными обмороженными руками. И ногами. И гангренозным плечом, воняющим на всю палату тухлым мясом.

— Сепсис пошел на сердце… — слышатся приглушенные слова хирурга поодаль.