Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Отцепив от пояса ножны, я всовываю их в руки лисенку. Керен подарил мне этот нож на удачу, и видят боги — он приносил мне удачу не раз. Может, и им принесет? Я больше ничего не в силах сделать…

— Твоя мать скоро разрешится от бремени, — говорю мнущемуся с ноги на ногу удивленному рыжему. — Это не Молль, в здешних краях фейри все еще воруют детей. Когда ребенок появится на свет, положи этот нож к нему в колыбель. Не бойся, он не зачарованный. Это холодное железо, и на нем достаточно крови фейри, пролитой в честном бою. Маленький народ хорошо чует такие вещи и держится от них подальше…

Расширенные от недоверчивого восторга глаза рыжего таращатся на клинок, лисенок судорожно сжимает в пальцах рукоять, даже забывая поблагодарить. Уходя в хмурое зимнее утро, я думаю, что, может, это и правильно. Раз уж я хочу, чтобы ничто и никогда больше не связывало меня с Кереном, хватит с меня подаренной им удачи. Так будет… честнее, пожалуй. А нож в колыбель должен класть отец, и пусть Бринар перевернется в могиле, зная, что его ребенка охраняет мой клинок!

Глава 27

Канун Йоля. Ночь Солнцестояния

День накануне Йоля…

Может, есть и другой путь, более надежный, безопасный… Даже наверняка есть. Только вот времени на его поиски не осталось. Мое время, и без того скупо отмеренное, потратила рыжеволосая вдова Бринара. И потому утром кануна Йоля — тьфу, святого Амасвинда — к забору охотничьего домика подъезжает верхом один из личных телохранителей Альбана, не раз бывавший здесь прежде с герцогом. Обычная беда дорогих магических щитов: они великолепны в отражении атак, а вот простенькую иллюзию внешности распознать зачастую не способны. Так что под личиной я спокойно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, по-хозяйски открываю дверь, которую пометил крестиком на плане дома Лис Мартин. И обрушивается тьма…

Прихожу в себя от жуткой головной боли. Через минуту, отдышавшись, понимаю, что болит не только голова. Запястья и щиколотки горят, словно их обмотали крапивой. В спину упирается что-то твердое, узкое, поддерживая позвоночник и лопатки. А еще пахнет сыростью. И кровью. Что-то шуршит, движется рядом, живое и наверняка опасное. Прежде чем открыть глаза, я тянусь Силой, пытаясь хоть немного понять о месте, в котором оказался. И не могу сдержать стона. Огненный поток хлещет сквозь меня, заставляя внутренности свернуться в комок от боли, обжигая кожу, вспыхивая перед закрытыми глазами кровавыми полосами. Руки сами собой дергаются, пытаясь освободиться, и я только тут понимаю, что растянут крестом и крепко привязан.

— Открой глаза, — тихо просит кто-то совсем рядом.

Да уж придется. В подвале — а это точно подвал, по всему чувствуется — темно и холодно. Я лежу на огромной деревянной раме с упором для спины и подголовником, сооружение добротное и надежное. Инквизиторы такие обожают. И не только они. У меня самого в лаборатории есть, только не таких размеров, поменьше. Ну так я и не герцог… На краю рамы боком сидит мальчик Альбана, внимательно глядя на меня, и встретившись с взглядом светлых, сияющих в полумраке, совершенно безумных глаз, я понимаю, что влип в неприятности, как муха в смолу. Он и правда красив: прямые белокурые волосы до плеч, тонкие правильные черты, изящное тело — даже рваная рубашка в кровавых пятнах его не портит. Таких держат взаперти, навещая тайком, калеча им тело и душу. Таких рисуют на фресках, изображая ангелов и юных вдохновенных святых. Таких жгут на кострах. Моя иллюзия внешности давно пошла к нечистым, и Деррик смотрит на незнакомое лицо с интересом. А мне страшно.

— Я тебе не враг, — пробую пересохшие губы. — Я не от герцога, клянусь.

— Врешь, — мгновенно отзывается он. — Все врут. Всегда…

Из угла слышится слабый стон, я скашиваю туда глаза. Кажется, один из людей герцога. Может, и ошибаюсь. Мужик так перепачкан кровью, что ливрею не разглядеть. И сдается мне, что это его кровь на Деррике. А пассия герцога, между тем, разглядывает меня, как диковинное насекомое, вот еще чуть полюбуется — и можно отрывать крылышки. Да что со мной творится? Почему я не могу даже коснуться здесь чего-то Силой, взглянуть на изнанку мира? Ловушка? Похоже. Но вот чья?

— Ненавижу, — безмятежным голосом продолжает мой собеседник. — Твари. Нечисть. Ненавижу…

Он смолкает, будто захлебнувшись, и легко соскакивает с рамы на пол. Человек в углу снова стонет, и белокурый ангелок, подойдя, с размаху бьет его носком сапога в лицо.

— Они просили меня о пощаде, — так же спокойно сообщает он мне. — Все просили. О милости, о прощении. Этот последний. А я ведь тоже просил когда-то. Умолял… Больше не могу… Больше никогда не буду просить.

Преодолевая боль, я снова осторожно вглядываюсь в его сущность. Владыка Тьмы… Она переливается радугой, как чистейшее стекло на солнце, и искрит так, что глазам больно. Это не просто безумие, хотя в основе лежит именно оно. Парень сияет Силой! Прямо сейчас, передо мной, происходит инициация мага, слияние с собственной сутью, принятие ее. Он уже неосознанно пользуется сырой, грубой магией, как рыба плавает, как живое существо дышит. Теперь понятно, почему я беспомощен. Привязывая меня, Деррик сделал это в двух мирах, сам того не понимая. Просто воспользовался веревками, как основой для наложения заклятья. И, походя, перекрыл все мои способности. Это, конечно, не заклятье в его правильном понимании, всего лишь работа с чистыми потоками. Никакой тонкости, никакого мастерства. Но мне-то от этого не легче. Сумасшедший мальчишка, проходящий инициацию… Поздравляю, Грель! Только ты с твоим сказочным везеньем способен нарваться на такое. Интересно, он хоть что-то соображает? Пока я размышляю, наложник герцога снова присаживается на раму напротив моей груди. Теперь наши лица совсем близко: несмотря на сумрак, едва рассеянный факелом, я вижу темные слипшиеся ресницы, маленький шрам на скуле, окровавленное ухо. Похоже, там когда-то была сережка, пока ее не вырвали с мясом.

— Я подумал, что убить охрану — это слишком мало.

Он покачивает ногой, как мальчишка на заборе. Я дышу запахом крови и духов от тонкой, разорванной в нескольких местах рубашки. А еще от него пахнет молодым разгоряченным телом, потом и, почему-то, корицей. Но сильнее всего — кровью…

— Они, конечно, тоже твари. Но это не они приходили ко мне в спальню, таскали сюда, в подвал… Эту раму сделали специально для меня. Удобно, правда?

Он не ждет ответа. Просто смотрит мне в глаза, не видя. Я понимаю, что ему все равно с кем говорить. Неважно, что он видит меня впервые в жизни, что я никогда не причинял ему боли… Думай, Грель, думай! Не хватало тебе расплачиваться за чужие грехи, словно своих нету.