Мамонты - Александр Рекемчук

Во-вторых, это могла быть сама Испания.

В этой книге, независимо от моих намерений и желаний, мне придется — просто подчиняясь ходу событий, следуя по пятам невыдуманных героев, — вновь и вновь, мысленно, а иногда и реально возвращаться на Иберийский полуостров.

В ту пору, о которой идет речь, Испания безраздельно владела умами и сердцами миллионов людей.

Там шла Гражданская война.

Казалось — и все, словно бы сговорившись, делали вид, будто именно так им и кажется, — что в этой войне были две воюющие стороны: Республика и генерал Франко.

Но это была очень странная гражданская война, в которой, почти не таясь, участвовали и Германия, и Италия, и Советский Союз, а косвенно — еще и Франция, и Англия, и Соединенные Штаты, то есть все будущие участники Мировой войны.

В этой странной гражданской войне эскадры бомбовозов стирали с лица земли целые города вместе с их населением. Танковые колонны утюжили гусеницами оливковые плантации и апельсиновые рощи. Перед корридой на арены — и у тех, и у других, — выводили людей, плененных в бою, выловленных в подполье, — и расстреливали тут же, при всем честном народе. Честной народ горячо аплодировал. А уже потом начинался бой быков.

У меня нет сомнений в том, на чьей стороне был бы в этой гражданской войне мой отец.

А он бы там очень сгодился: бывший офицер, изрешеченный пулями и картечью, травленный газами, гнивший в окопах, ходивший в рост в атаку, дравший глотку на солдатских митингах… Так что же?

В тот самый момент, когда я задал себе этот риторический вопрос, вдруг, как озарение, явилась догадка, которая могла бы, честно говоря, придти гораздо раньше, а не спустя пятнадцать лет после того, как у меня в руках оказался тот документ.

Теперь же я торопливо листал страницы блокнота, в который летом 1990 года, в Киеве, в строгом доме на Владимирской улице, переписывал бумаги из серо-зеленой папки.

Нет, не это… и не это, хотя тоже очень важно… не это… Вот!

Автобиография Командира Запаса РККА

Рекемчука Евсевия Тимофеевича

…после смерти отца поступил в Аккерманскую учительскую семинарию, где учился до осени 1914 года, а с началом войны, с группой учеников в 40 человек, ушел добровольцем в армию…

…был дважды ранен и произведен в штабс-капитаны… в 1917 году был избран командиром батальона. В полку состоял товарищем председателя революционного комитета…

Кому и для чего понадобилось это вдохновенное жизнеописание?

Запрос военкомата? Курсы переподготовки командиров запаса?

«…ушел добровольцем…»

Лишь теперь мой взгляд упирается в дату, обозначенную его рукой в самом конце листа: 18 V 1936 г.

И тут, сквозь волокна бумаги, сквозь бег чернильных строк вдруг проступает — как тайнопись, как глубинный наплыв комбинированной съемки, — знакомый еще по школьному атласу контур Пиренейского полуострова.

Всё совпадает.

Именно в те дни мир был взбудоражен вестями из Испании: 10 мая 1936 года — формирование правительства Народного фронта; 17 июля — условный радиосигнал франкистов к началу мятежа: «Над всей Испанией безоблачное небо»; 20 июля — жестокие бои на всех фронтах от Малаги до Бильбао…

Именно в те дни сотни и тысячи командиров Красной Армии, курсантов танковых и лётных училищ, ветеранов мировой и гражданской, — записывались в добровольцы, оформляли документы срочного выезда за кордон. Одним предстояло плавание по Черному, по Средиземному морям на пароходах, в трюмах которых был не только запас горючки и питьевой воды. Другие добирались до Испании поездами через всю Европу, и там, в Пиренеях, на границе, предъявляли паспорта с именами и фамилиями, которые сами выговаривали с трудом…

Вскоре эти имена станут легендарными: летчик-истребитель Павел Рычагов обретет славу как «Пабло Паланкар» («паланка» по-испански «рычаг»), будущий маршал артиллерии Николай Воронов станет «Вольтером», другой будущий маршал Родион Малиновский — «полковником Молино», летчик-комбриг Яков Смушкевич — «генералом Дугласом», командарм Григорий Кулик — «генералом Купером», летчик-комбриг Евгений Птухин — «генералом Хосе», комбриг-танкист Дмитрий Павлов — тоже, естественно, назовется «Пабло»…

Под какой боевой кличкой мог бы воевать в Испании бывший штаб-капитан царской армии, командир запаса РККА Евсевий Тимофеевич Рекемчук? «Капитан Эусебио»?

Но он не мог поехать в Испанию по своей воле, добровольцем.

Он не принадлежал себе.

Он мог отправиться в Испанию лишь по путевке секретных служб, по приказу Лубянки.

А это значило воевать не с генералом Франко, не с Гитлером, не с Муссолини. Это значило воевать со своими.

В недавно вышедшей книге по истории секретных операций, в главе с красноречивым названием «Испанская мясорубка» об этом говорится так:

«…В НКВД правильно поняли, чего требует Кремль. В результате… началось планомерное уничтожение троцкистов за границей. Первый удар был нанесен по испанским троцкистам, их союзникам и всем другим инакомыслящим, попадавшим под ярлык троцкистов и объявленных „троцкистскими агентами фашизма“. Этому способствовало то обстоятельство, что в Испании с 1936 года шла гражданская война и сотрудники НКВД находились там вполне официально…»

Откровенность авторов книги впечатляет.

Да, Сталин использовал Испанию, как учебный полигон для истребления людей, которых он считал «троцкистами», в которых он узрел «заговорщиков». Ими могли быть безупречные красные командиры, профессиональные революционеры Коминтерна, убежденные антифашисты, именитые писатели и журналисты, наконец, сами чекисты, распознавшие природу сталинской диктатуры.

Вернемся к именам легендарных героев гражданской войны в Испании, приведенным только что: герои-летчики Павел Рычагов, Яков Смушкевич, Евгений Птухин, генералы Дмитрий Павлов, Григорий Кулик, Григорий Штерн, журналист Михаил Кольцов, изображенный Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол» под именем Каркова… Все они и многие другие были расстреляны по приказу Сталина тотчас по возвращении из Испании либо несколько лет спустя.

К той поре он сам был похож на разъяренного быка, кидающегося, опустив рога, на всё красное.

…Так был ли Рекемчук в Испании?

Или что-то заставило его обуздать тот романтический порыв души, который владел им в мае тридцать шестого?

Наконец — и это в третьих, — речь могла идти, действительно, о самом Троцком.

Именно тогда, в столь же четко обозначенный момент, в декабре 1936 года, произошло событие, всполошившее Лубянку и Кремль.

Лев Давыдович Троцкий, коротавший дни эмиграции в тихой и близкой к России, а потому вполне досягаемой Норвегии, вдруг, словно бы учуяв новую опасность, переметнулся на другой континент — в Америку, в Мексику. И там, в городке Койоакан, подобно Сталину, укрылся в собственном Кремле: в огороженной высокими стенами, неприступной с виду фазенде…

Он-таки задал головную боль своему лютому ненавистнику.

Историки той поры подчеркивают, что Сталин видел в Троцком более опасного противника, нежели сам Гитлер. Он считал, что с Гитлером можно договориться — и он договорился с ним, если иметь в виду чудовищный, безумный пакт, заключенный в 1939 году.

Что же касается Троцкого, то здесь любые договоренности заведомо исключались.

Здесь речь могла идти только о физическом устранении — любой ценой, любым способом.

Но осуществить это стало гораздо труднее — цель отдалилась…

Чекистский генерал Павел Судоплатов, рассказывая в своих мемуарах о том, как был вызван к Сталину, в Кремль, подчеркивает жесткость услышанных там наставлений.

«— В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого…» — говорил Сталин. Сурово предупреждал: «Устранение Троцкого в 1937 году поручалось Шпигельгласу, однако тот провалил это важное правительственное задание…»

И опять, и вновь:

«Троцкий, или как вы его именуете в ваших делах, „Старик“, должен быть устранен в течение года…»

В тот момент еще не были определены ни способ устранения супостата, ни фигура исполнителя акции.

Рамон Меркадер мог пока отдыхать.

Альпинистский ледоруб тети Лили валялся в чулане.

Кремль вел беседы с людьми, которые были способны не столько осуществить сами эту акцию за океаном, сколько организовать ее.

И они расстарались. И, в конце концов, хотя не без огрехов, осуществили это мокрое дело, именуемое важным правительственным заданием. И сами понесли страшные кары за свое послушание: кому тюрьма, кому пуля.

Был ли вызов Рекемчука в Москву связан с этим заданием?