Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Читатель, вероятно, в курсе многолетних споров России и Японии по территориальному вопросу. Возник он не в результате Второй мировой войны, а гораздо раньше: сторона, обладавшая спорными территориями, считала, что владеет ими по праву; противная сторона утверждала, что несправедливо лишилась их. Именно об этот подводный камень разбились переговоры Молотова с Татэкава в конце 1940 г. Посол развернул перед собеседником всю хорошо отработанную японскую аргументацию, которую не лишне привести и сегодня. «Не лишне» не потому, что автор этих строк с ней полностью согласен (примечание для любителей видеть повсюду японских «агентов влияния»), а потому, что она долгое время оказывала и продолжает оказывать воздействие на отношения между нашими странами.

«Когда т. Молотов говорил о возвращении некоторых утерянных территорий и указывал, в частности, на Южный Сахалин и Курильские острова, то уже тогда это вызвало большое удивление посла. Северный Сахалин, продолжает Татэкава, в свое время принадлежал Японии, но ввиду большой занятости Японии внутренним устройством своей страны в эпоху Мейдзи ей в 1875 году пришлось пойти на большую уступку и передать Сахалин России [По Санкт-Петербургскому договору об обмене Сахалина на Курильские острова. Не откажу себе в удовольствии привести отклик Н.П. Огарева на этот договор:

Русский и японский властелины

Островами обменялись.

Островам ни блага, ни кручины –

Так безлюдны и остались.].

Позднее Япония по <Портсмутскому. – В.М.> мирному договору 1905 года возвратила <себе. – В.М.> южную часть Сахалина. В 1920 году в связи с инцидентом в Николаевске на Д<альнем> Востоке> Сев<ерный> Сахалин был оккупирован Японией в качестве гарантии, и в 1925 году во время заключения Пекинской конвенции, когда советская сторона выразила искренее сожаление об этом инциденте <посредством специального протокола. – В.М>, японское правительство согласилось эвакуировать Северный Сахалин за счет предоставления советским правительством нефтяной и угольной концессий Японии. Все эти исторические факты, указывает Татэкава, ясно говорят о заинтересованности Японии в Сахалине, и в данном случае право возврата утерянных территорий скорее принадлежит Японии. Права Японии на концессии Северного Сахалина и на рыболовство являются политическими правами, в корне отличаясь от тех <концессионных. – В.М.> прав, которые СССР предоставляет другим иностранным государствам».

Японские дипломаты любят ссылаться на «исторические права» своей страны в территориальном споре с Россией. Советская сторона выдвигала собственные «исторические» контраргументы, которые выглядели ничуть не менее убедительно. Но главное было в другом: Сталина и Молотова никакие «истории» вообще не интересовали (при необходимости они ссылались на интервенцию и ее последствия), а решать проблему предстояло именно с ними.

Следующий аргумент Татэкава звучал более уместно: «Напомнив слова т. Молотова, сказанные им в беседе 18 ноября о том, что после заключения советско-германского пакта о ненападении без возвращения утерянных территорий нельзя заручиться согласием советского народа, – отвечал посол в тон наркому, хотя оба прекрасно понимали, о чем на самом деле идет речь, – на заключение пакта о ненападении, Татэкава указывает, что этот возврат утерянных территорий имел место за счет третьих держав, а не за счет Германии, и потому это в корне отличается от возвращения тех территорий, которые требуют от Японии, и это наносит ущерб Японии». Молотов парировал, но не слишком убедительно: «Когда Татэкава говорил, что при заключении пакта о ненападении с Германией речь шла о территориях за счет третьих стран, то это не совсем так, ибо там были и территории, на которые претендовала Германия <претендовала, но не владела ими к моменту заключения договора! – В.М.>, но о которых обе стороны договорились».

Еще аргумент: «Так как продажа Россией Аляски США уменьшила споры и конфликты между двумя странами, то посол твердо уверен, что и продажа Северного Сахалина положила бы конец спорам и конфликтам между обеими странами и способствовала бы установлению длительного мира между Японией и СССР».

Этот аргумент тем более не мог убедить советских вождей. Полагаю, они знали, что Александр II продал Аляску в 1867 г. прежде всего потому, что возникла угроза ее захвата Соединенными Штатами, помешать которому Россия была не в силах. Аналогичная ситуация сложилась на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), когда Советский Союз в 1934 г. продал свою часть прав Маньчжоу-Го (фактически – Японии). Говорят, когда политбюро заслушивало Литвинова по этому вопросу, нарком коротко, но выразительно сказал: «Лучше продать, чем просрать». В резолюциях и протоколах этих слов, конечно, нет, но позицию Москвы они определяли точно. В случае Северного Сахалина никакой реальной угрозы его захвата не было, поэтому Молотов отказался даже обсуждать идею его продажи. В ответ на слова посла он рассмеялся и осведомился, не шутит ли его собеседник.

Тогда Татэкава попытался изобразить несправедливо обиженного: «Международная обстановка развивается в пользу СССР и нет ничего удивительного в том, что СССР хочет этим воспользоваться. Однако он считает, что когда говорится о продаже Курильских островов, то это является слишком большим требованием. Вам, видимо, кажется, продолжает Татэкава, что Япония, ведущая длительную войну с Китаем, истощена и поэтому должна делать уступки. Действительно, Япония до некоторой степени истощила свои силы <это признание в устах посла, тем более отставного генерала, многого стоит. – В.М.>, но теперь взялась за создание новой структуры и восстановление своих сил вопреки Вашим ожиданиям, и к тому же он полагает, что и Чан Кайши также пойдет навстречу Японии». Последняя фраза прозвучала для Молотова особенно комично: он-то точно знал, что Чан Кайши ни на какие уступки не пойдет, потому что этого просто не допустят США и Великобритания при явном согласии Москвы.

Татэкава оказался в тупике. Нарком решил «помочь» ему, напомнив, что вопрос об «утерянных» территориях сейчас не ставится. «Сейчас актуальным вопросом т. Молотов считает вопрос о ликвидации нефтяной и угольной концессий, считая этот вопрос выгодным для обеих стран, и в результате чего Япония ничего серьезно не теряет, а советская сторона обязуется поставлять нефть в тех же количествах, в каких Япония добывает сейчас… Далее т. Молотов говорит, что он считает, что международная обстановка складывается одинаково благоприятно как для СССР, так и для Японии, особенно если Япония и СССР найдут общий язык и установят взаимное понимание».

Собеседники расстались в ожидании ответа из Токио, но никаких иллюзий у Молотова не было. 22 ноября он кратко телеграфировал Сметанину: «Беседа показала, что пока с нашими переговорами ничего не выходит. Мы, во всяком случае, подождем, ускорять события не имеем желания». В эти дни Сталин и Молотов готовили контрпредложения Гитлеру, рассчитывая если не на их принятие, то, по крайней мере, на продолжение диалога. Они видели себя на коне и не желали идти на уступки – по крайней мере, первыми, но к «торгу» были готовы.

«На всякий случай» в тот же день заместитель наркома С.А. Лозовский сообщил советскому полпреду в Чунцине А.С. Панюшкину: «Думаем послать в помощь китайцам авиацию и артиллерию и также бензин… Договоритесь об этом лично с Чан Кайши в конкретном порядке. Мы не знаем, нужны ли китайцам также ручные и станковые пулеметы. Если нужны, можем послать».[600] На фоне переговоров с Японией это выглядело, прямо скажем, не вполне честно, но не стоит забывать о таком нюансе: Чан Кайши покупал советское оружие прежде всего на американские деньги, попадавшие таким образом в Москву. А советско-американские экономические отношения в тот момент, как известно, находились в «точке замерзания».

Отправляя телеграмму Сметанину, Молотов, возможно, уже был знаком с сообщением полпреда в Турции С.А. Виноградова о его встрече с японским послом Курихара. Курихара был одним из лидеров «фракции обновления» и «правой рукой» ее лидера Сиратори; он занимал важные посты в центральном аппарате МИД (начальник Исследовательского и Азиатского бюро) и боролся за продвижение Сиратори в министры, а потому тоже считался «возмутителем спокойствия». Поэтому его удалили из Токио сначала в Бухарест, потом в Анкару. В начале разговора с полпредом Курихара «выразил надежду на то, что переговоры, которые ведутся в Москве <полпред отговорился, что ничего о них не знает. – В.М>, приведут обе договаривающиеся стороны к благополучным результатам». Посол говорил о враждебности США и Великобритании к Японии, но заметил, что «Америка, угрожающая вступлением в войну против нас, вряд ли в действительности пойдет на эту войну». «На мой вопрос, – продолжал далее Виноградов, – заданный в ироническом тоне <по-другому, видимо, никак нельзя; ох, уж эта привычка советских дипломатов к перестраховке! – В.М.>, имеет ли Япония уже какие-либо результаты от тройственного пакта, посол ответил, что Япония пока еще нет, «для этого необходимо заключить некоторое соглашение с Вашей страной». Далее он намекнул на то, что сейчас идет работа над расширением тройственного пакта. На мое ироническое замечание, что, по-видимому, эта работа по расширению пакта представляет трудности, так как мир уже заранее поделен между тремя его участниками, японец, смеясь, заявил, что для СССР оставлена вся Центральная Азия с Афганистаном, Индией и Персией».[601]