Сорок пять - Александр Дюма

Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но ведь Шико, по всей вероятности, как представитель короля Французского имел почетную стражу, которой, по-видимому, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.

Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.

– Что ж! – ответил Генрих. – Пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.

– Сир, – сказал Шико, – даю вам честное слово дворянина, что я и не попытаюсь бежать.

– Вот это дело!

– К тому же, – продолжал Шико, – это было бы ошибкой с моей стороны.

– Ошибкой?

– Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма любопытное.

– Ну что ж! Я очень рад, что таково твое мнение, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь его.

Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавились четыре полевые пушки.

– Сир, – сказал Шико, – возвращаюсь к своей первоначальной мысли: видно, здешние волки – какие-то совсем особенные, и им выказывают внимание, которого обыкновенных волков никогда не удостаивают, – против них выставляют артиллерию!

– А! Ты это заметил? – воскликнул Генрих. – Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.

– Но все-таки, сир, – негромко спросил Шико, – сегодня мы прибудем на место?

– Нет. Завтра.

– Завтра утром или завтра вечером?

– Завтра утром.

– Стало быть, – не унимался Шико, – мы будем охотиться вблизи Кагора, не так ли, сир?

– Да, в тех местах, – ответил король.

– Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!

– Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, – мыслимое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и оно прекрасно! Вынуть знамя из чехла, – приказал король, – господин Шико желает внимательно разглядеть наваррский герб!

– Нет, нет, это лишнее, – заявил Шико, – потом успеется! Оставьте его там, где оно сейчас: ему хорошо!

– Впрочем, можешь быть покоен, – сказал король, – ты увидишь его в свое время и на своем месте.

Вторую ночь провели в Катюсс, приблизительно так же, как первую; после того как Шико дал слово, что не попытается бежать, на него перестали обращать внимание.

Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.

«Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, – сказал себе Шико, – туда мы явились бы со стотысячной армией».

Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско – тысяча пехотинцев и две тысячи конников – были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и г-н де Везен тотчас принял меры предосторожности.

– А! Вот оно что! – воскликнул король, когда Морнэ сообщил ему эту новость. – Нас опередили! Это досадно!

– Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, – сказал Морнэ, – мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам нужно, чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.

– Соберем совет, – сказал де Тюренн, – и начнем рыть траншеи.

Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал все эти разговоры. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.

Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно выражали свое мнение, оставался нем как рыба.

Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову и повелительным голосом сказал:

– Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек и, по вашим словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?

– Да, сир.

– Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть в общей сложности половину всех наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.

– Каким образом, ваше величество? – спросил де Морнэ.

– Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.

– Что дальше, ваше величество?

– Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.

Шико в ужасе глядел на Генриха.

– Да, – проворчал он, – вот уж истый гасконец – труслив и хвастлив; ты, что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?

В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:

– Не будем терять время понапрасну, господа! Не дадим жаркому остыть! Вперед – за мной, кто мне предан!

Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.

– Неужели, граф, – шепнул он ему, – вам хочется, чтобы вас всех изрубили?

– Господин Шико, это нам нужно, чтобы как следует воодушевиться, – спокойно ответил де Морнэ.

– Но ведь могут убить короля!

– Полноте, у его величества надежная кольчуга!

– Впрочем, – сказал Шико, – я полагаю, он не так безрассуден, чтобы ринуться в гущу схватки?

Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.

«Право слово, – подумал Шико, – он все же более приятен, когда спит, чем когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит; во сне он более учтив».

Глава 23

О том, как вел себя король генрих Наваррский, когда впервые пошел в бой

Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились завтракать.

После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.

В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.

Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно, что, когда он жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.