Граальщики. Солнце взойдет - Том Холт

По мере того как приближалось время старта (что было плохого, кстати, в том, чтобы называть это восходом? Восход— классное слово; да и вообще, чувствуешь себя малость тронутым, говоря о розовоперстом старте или о том, что старт разгорается как пожар), что-то маленькое, но твердое, словно шарик в пинбольной машине, начинало кататься взад-вперед в голове Джорджа; и, возможно, именно слабый толчок, когда гигантская машина плавно поднялась в воздух, и придал этому шарику необходимый импульс, чтобы закатиться в ямку. Как бы то ни было, но он туда закатился. Клинк!

В этой машине что-то было очень неладно, и никто не замечал этого. Но что?

Джордж переключил интерком на передачу.

— Гелиос-один — Контрольному Центру. Высота пятьсот тысяч, пять-ноль-ноль тысяч метров, набираю высоту, все системы функционируют, прием.

Он положил микрофон, оглянулся, чтобы убедиться, что никто не смотрит, и выключил автопилот.

— Не обижайся, старина, — объяснил он. — Ты работаешь как надо, но знаешь ведь, как оно бывает. Я все время чувствую себя дерьмовым пассажиром.

Он взялся за джойстик и инстинктивно перевел его в правильное положение. Моментально он ощутил крохотную разницу в ощущении машины. Пинбольный шарик покатался в своей ямке и снова угнездился в ней; и на заднем плане в мозгу у Джорджа зажглись разноцветные огоньки, которые кричали: «Призовая игра!»

Она замедлялась. С того самого момента, как он перевел ее на ручное управление, она начала замедляться.

Джордж посмотрел на землю через стекло кабины. После сотен лет полетов на мануалке на старом солнце он мог оценить свою скорость, просто глядя на землю, в то время как его мозг проделывал множество подсознательных молниеносных вычислений. Он знал, что летит с нужной скоростью, просто по тому, как тени деревьев внизу укорачивались и снова удлинялись по мере того, как он пролетал над ними. И однако он знал и то, что теряет скорость. Это ощущение было невозможно спутать ни с чем в мире; как пюре из брюквы, оно было единственным и не похожим ни на что другое. Что означало…

— Черт меня побери, — проговорил Джордж и непроизвольно хихикнул. Это показывало только, что не выйдет ничего хорошего, когда начинаешь лезть в дела, в которых ничего не смыслишь.

Это объясняло все: жухнущие посевы, капризное поведение приливов, тот факт, что Полярная звезда находилась на полпути за Кассиопеей, выжженные пятна по всей левой стороне пустыни Калахари, то, как его жена в последнее время выглядела удивленной, когда он возвращался с работы.

Треклятые придурки запустили его слишком быстро.

Двенадцать

Затрезвонил будильник. Джейн простонала, потерла глаза и протянула руку, намереваясь ухватить источник этого кошмарного шума и придушить его. Затем включилась ее память, и она простонала еще раз.

Было утро, и ей надо было вставать и идти на работу. Проклятье!

Она почистила зубы с методичностью только что собранного робота, причесалась и взглянула на себя в зеркало.

— Привет, — сказала она. — Я Джейн, и я помогаю крутить Вселенную.

Этим утром это звучало нисколько не лучше, чем вчера. Она пожала плечами, высморкалась и пошла посмотреть, не заглянула ли к ней среди ночи Фея Утюга и не перегладила ли она ожидавшую ее кучу блузок.

Не заглянула. Досадно.

В глубине гардероба она отыскала висевшую там и выглядевшую так, словно она была мертвой на протяжении уже значительного времени, блузку с воротничком как у принцессы Дианы, которую мама подарила ей к Рождеству еще в те дни, когда можно было купить зажаренного целиком быка, посмотреть, как травят медведя, и после этого у тебя оставалось еще полгрота[26] мелочи.

С другой стороны, сказала она себе, это единственная чистая блузка, которая у меня есть.

Итак, она надела ее, вместе с еще несколькими вещами, купленными по дешевке на распродаже, которые она отыскала в углу шкафа, и прошлепала в кухню, чтобы съесть кусок тоста и выпить чашку чая. На полу под ее ногами похрустывало.

— Ладно, ладно, — сказала она вслух, — я вымою тебя сегодня вечером, если сейчас ты заткнешься.

«Впрочем, вряд ли я сделаю это, — сказала она про себя, стоя в ожидании, пока закипит чайник. — Я буду слишком вымотана». А вообще-то, казалось бы, люди, которые раскручивают вселенные, вправе ожидать, что кто-нибудь будет делать за них их домашнюю работу. Вроде бы нигде не сказано, что «на восьмой день Он перестелил белье, вымыл микроволновку и пропылесосил комнаты», так ведь?

Должно быть, дело в том, что Он — это Он.

Из тостера выползла струйка дыма, и она вздохнула. «Фирменное блюдо этого дома, — пробормотала она, — тосты а lа Pucelle». Она схватила нож и принялась скрести, пока не была вознаграждена большой кучей черного угольного порошка и примерно четырьмя квадратными дюймами тоста.

«Удовлетворение от работы, — сказала она себе, — вот что я получаю взамен. Вот это самое замечательное ощущение, что ты делаешь мир немного лучше. И мир действительно становится немного лучше. По крайней мере, должен становиться».

Штат объяснил ей все насчет этого. Да, конечно, она одним движением разгладила все неровности личных человеческих взаимоотношений, но, разумеется, здесь все было не так-то просто. Встроенная в компьютер защитная программа замедлит процесс настолько, что потребители даже не заметят, что что-то изменилось. Не годится, чтобы потребители что-то замечали, — они становятся беспокойными, начинают верить во всякую чепуху, у них падает моральный уровень. «Так что, — горько размышляла она, — они будут счастливы, даже не осознавая этого, а следовательно, будут продолжать быть такими же несчастными, как и прежде».

— Да, — сказала она чайнику, — но мне удалось заставить их заменить солнце, не забывай. То есть…

Чайник посмотрел на нее, не говоря ни слова. Здесь нечего было говорить. Она отвела взгляд и занялась распределением кусочка твердого, как камень, масла по фарфорово-хрупкой пластинке тоста, пытаясь не раздавить ее при этом в крошку.

Ей нечего было показать людям. Впрочем, чем меньше у нее будет что показать, тем лучше. Так что ее работа, можно сказать, была успешной более чем на сто процентов.

— Черт бы побрал все это, — в сердцах крикнула она кухонным часам. — Если бы у меня были хоть какие-то мозги, я бы вернулась на работу к Бэрриджу. По крайней мере, там я могла быть уверена, что уйду домой в пять тридцать.

«Тик-так», — сказали часы.

«Очень много от вас помощи, — подумала она. — Однако, мне приходится говорить с вами, потому что если я начну говорить сама с собой, это будет означать, что я схожу с ума».