Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

Кивком он сделал ей знак подняться.

— Мадам Анна, — холодно произнес он, и в его голосе начисто отсутствовал любой намек на какое-то личное отношение, — король Франции не станет мстить за обиды, нанесенные вами герцогу Орлеанскому.

Затем он повернулся и пошел прочь, снова сделав предварительно знак, что он разрешает ей удалиться. Медленно поднявшись, она проговорила ему в спину:

— И это все, что вы можете мне сказать?

Людовик обернулся и безразлично пожал плечами.

— А что еще? Ах да, вы свободны отправляться к Бурбонам или оставаться при дворе. Как вам будет угодно.

Неожиданно это уязвило ее гордость даже больше, чем если бы он отдал приказ об аресте.

— А как предпочитает Ваше Величество, чтобы я поступила?

Он снова пожал плечами:

— Мне это безразлично.

Она видела, что это так, но все же не могла поверить. Это невозможно. После всего, что было между ними, он не может быть таким безразличным. Он должен либо любить ее, либо ненавидеть.

— Это что, уловка? Наказание последует после?

Он бросил на нее беглый взгляд.

— Никакого наказания, никакой мести. И никаких уловок. Когда-то я действительно думал, что если когда-нибудь достигну власти, то заставлю вас страдать так, как вы заставляли меня. Но теперь я слишком занят, чтобы заниматься этим. В жизни появилось так много приятного, и думать о вас у меня совершенно нет ни желания, ни времени.

— Вы что же, совсем забыли, что я значила в вашей жизни?

— Да, если честно признаться, мне тяжело сейчас на вас смотреть и думать, что когда-то вы так много для меня значили. Сейчас вы мне совершенно чужая. Я вот поговорю с вами и тут же забуду, а потом и не вспомню, с кем это я говорил.

— Но… мы же любили друг друга.

— Да, это было.

— И если бы я захотела, то смогла бы стать вашей королевой.

Он кивнул.

— Это вполне могло случиться. Но я все же радуюсь, что этого не произошло. Ведь у нас на самом деле ничего общего не было, мы по-разному думали и жили. Судьбе было угодно нас разлучить, чтобы я сам смог убедиться в этом.

— Но почему, почему, скажи мне, я, которая все так тщательно планировала, теперь осталась с пустыми руками?

— Потому что ты никогда не любила. Всю свою энергию ты вложила в ненависть.

Она нервно рассмеялась.

— Я любила. Я любила тебя все это время, хотя мне казалось, что ненавижу.

— Да, наверное, немного любила, но одновременно ты любила и власть. Только власть ты любила много сильнее.

— Я и сейчас тебя люблю! Людовик, я люблю тебя! В этой любви вся моя жизнь. Я была не права, я была жестока, но это все потому, что любила тебя. И ничего, ничего мне не нужно было, кроме тебя. Людовик, послушай, еще не поздно. Пусть королева отправится в Бретань. Я сделаю так, что ты скоро забудешь ее. А Пьера, — Анна оживилась, на лице ее появился румянец, — Пьера… можно будет легко обвинить в измене и казнить. И мы будем вместе, как когда-то страстно желали.

Взгляд Людовика остановил поток ее красноречия. Он смотрел на нее с печальным удивлением. Затем тяжело вздохнул и произнес:

— Как же меня тебя жаль, Анна.

Она побледнела.

— А говорил, что не будешь мстить. Что может быть для меня хуже, чем твоя жалость.

— В тебе сидит яд, которым пропитал тебя твой отец. Ты никогда не освободишься от него. Мне жаль тебя.

Она истерически захохотала.

— А что я имела, скажи мне, что? Ах да, немного власти. Ну и что дала мне эта власть? Ни минуты покоя, ни грана удовольствия, беспросветные дни и бессонные ночи. Единственное, что у меня было, — это любовь. И ее я тоже потеряла. Да, все кончено. И если все мои молодые годы прошли, как пасмурный февральский день, то что же остается мне сейчас? Скажи мне?

Людовик не ответил.

— Все мои труды пошли насмарку. Все пошло прахом. А теперь ты жалеешь меня. А почему бы и нет? Теперь каждый, кто пожелает, может жалеть Анну Французскую.

Она резко повернулась и спотыкаясь вышла из комнаты.

Людовик наблюдал за ней со смешанными чувствами. Затем подошел к окну и распахнул его, чтобы проветрить комнату от тяжелого аромата ее духов и крема, того самого испанского крема. Солнце близилось к закату, и он вспомнил, как сказал тогда Анне-Марии о покойном короле, что он еще не умер, что он, как змея, будет жить до захода солнца.

Ну что ж, теперь солнце его закатилось. Враг мертв, война окончена. Людовик победил. Первый раз с момента рождения он полностью освободился от его власти и от него самого.

И вновь звонили колокола. О, эти колокола. Слишком важен для Людовика был их звон. Этот звон разделял его жизнь на главы, обозначал границы между счастьем и отчаянием, надеждой и ожиданием.

Первый раз они зазвонили в Блуа, когда у Карла, герцога Орлеанского, и его супруги Марии родился сын. Они звонили, когда родился сын у короля Людовика XI и его супруги Шарлотты. Свадебные колокола звонили, когда выходили замуж две принцессы — Анна за Пьера де Боже и Жанна за Людовика Орлеанского. Погребальные колокола звонили по королю Людовику XI, а юный Людовик считал тогда их звон лучшими звуками в своей жизни, ибо они означали для него свободу. Но не так все получилось, совсем не так.

Колокола, звонившие на коронации Карла VIII, означали на самом деле коронацию Анны Французской, и для Людовика начался тогда самый мрачный период его жизни. Колокола звонили в честь победы у Сент-Обена, которая означала для Людовика три года тюрьмы, и какой тюрьмы. Потом снова зазвонили колокола, и этот звон был, пожалуй, для него самым горьким. Они звонили в честь бракосочетания Анны-Марии Бретонской и Карла Французского. Радостно звонили колокола в дни рождения наследников престола, а вскоре скорбный их звон возвестил похороны. И Людовик снова становился наследником.

И когда он уже был полностью готов к новой пытке в Бурже, зазвонили погребальные колокола по Карлу VIII, а затем колокола возвестили о коронации короля Людовика XII.

Но весь этот звон, что сопровождал его по жизни, даже в лучшие времена был только звоном, не больше. Сейчас же раздавалась волшебная музыка. Звонили колокола Нантского собора, и их глубокий чистый звук триумфально отдавался эхом повсюду: в его ушах, в его крови и, когда он в большой королевской карете поворачивал голову налево, в глазах его супруги Анны-Марии.

От издателей

Возможно, любители исторической беллетристики заметили в тексте романа некоторые исторические неточности. Но кому как не романистам дано право подчинять факты истории своей образной фантазии?!

Внимание!