Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

Она села на постель и взяла его руку. Вначале он хотел убрать ее, но потом оставил.

— Карл, мы женаты уже больше шести лет. За это время ты мог много раз убедиться, что я тебя никогда не обманывала.

— Да, — неохотно признал он. — Но любви у тебя ко мне не так уж много, Анна-Мария. Правда? — ему хотелось, чтобы это прозвучало саркастически, а сказал он это очень грустно.

— Как я могу сказать о том, что любви много, когда ты прекрасно знаешь, что это не так. Но я могу честно признаться, что ее здесь гораздо больше, чем в любом королевском браке. Твоей сестре хочется, чтобы ты все время думал, что Людовик замышляет убить тебя, с целью захватить твой трон и твою жену. Это ложь. Он хотел бы освободиться от Жанны. Это правда. Каждый мужчина хочет иметь нормальную жену и детей. Но он не делал никаких попыток освободиться с тех пор, как обещал тебе. А как он сможет занять твой трон? Ведь на нем сидишь ты, а после тебя твои дети?

— Какие дети?.. У меня нет детей.

— А кто нам мешает еще завести детей, — заставила сказать себя она.

Он убрал руку и обиженно проворчал:

— А откуда могут взяться дети, если ты ложишься в постель, когда я уже давно сплю? Наверное, ты ожидаешь их найти однажды утром в камине, куда ты так любишь смотреть.

— Нет, не там я ожидаю их найти. Мы скоро найдем хотя бы одного, Карл, в нашей постели, где родились и другие наши дети.

Она медленно скользнула под одеяло и прижалась к нему.

А тот, вокруг которого кипели все эти страсти, проводил время в лесу. Он лежал на спине в тени большой ивы у ручья. Они с Жоржем остановились здесь перекусить. Утро предполагалось посвятить охоте, но вместо этого они медленно ехали рядом и болтали. На следующий день Жорж должен был отправляться в Рим, а Людовик — в Амбуаз, один.

Людовик уже покончил с едой и опустил руки в поток, растопырив пальцы, глядел, как вода сочится сквозь них. Затем, когда это занятие ему надоело, перевалился на спину и начал наблюдать за Жоржем, который сидел, прислонившись спиной с дереву, и все глубже и глубже запускал руки в корзину с едой, и все доставал и доставал из нее, как будто дал клятву принести ее обратно обязательно пустой, независимо, какие сверхчеловеческие усилия для этого потребуются.

Людовик, глядя на него, улыбался. Сегодня Жорж снял на время свою кардинальскую сутану и был облачен в охотничий костюм, который плотно облегал фигуру. В ней обнаруживались явные излишества. Особенно спереди. Да, лишний вес ни к чему. Хотя, смотря какой лишний вес. Вот Дюнуа, он весил больше, чем Жорж, но был подвижнее, чем Людовик. Дюнуа!

Наконец корзина опустела. Жорж поднялся, умылся в ручье и возвратился, примостившись рядом с Людовиком. Они лежали на спинах, подложив руки под головы, и глядели в небо, в котором, меняя форму, громоздились белые облака. Они наблюдали за ними сквозь тонкие ивовые ветки.

— Вот в такие моменты, — заключил Жорж, — жизнь кажется довольно приятной.

— А в другие? — с улыбкой поинтересовался Людовик.

— А в другие она просто терпима.

Людовик оперся на локоть и наклонился над ним.

— Но откуда у тебя такое ощущение жизни? Ведь ты достиг всего, о чем мечтал. Сейчас ты кардинал. А когда-нибудь станешь Папой.

— Возможно, возможно, стану, — согласился Жорж. — Это не исключено. Но я все равно останусь Жоржем д’Амбуазом, который много ест и спит и который толстый. И ничего, понимаешь, ничего не доставляет мне подлинного удовольствия. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что моя жизнь не стоит того, чтобы трудиться с таким рвением. Хотя я, как ты заметил, достиг всего, о чем мечтал.

Людовик задумчиво глядел на лицо друга.

— Это все потому, что ты утратил вкус к жизни. Если бы мне никогда не довелось любить, я бы, наверное, тоже считал жизнь пустой и бесполезной штукой. Я бы, наверное, однажды утром просто взял и повесился.

— Ох уж эта любовь, — скептически протянул Жорж, — уж чего-чего, а этого добра в моей жизни хватало.

— Странно. Я никогда не видел тебя настолько влюбленным, чтобы ты ради дамы был готов отказаться от церкви.

Жорж даже немного испугался.

— Да что ты, нет, конечно. И я этому несказанно рад.

Людовик решительно покачал головой.

— Вот в этом твоя ошибка. Вот почему ты находишь жизнь такой безжизненной. Жизнь может быть прекрасной, даже если у тебя нет ничего, кроме неприятностей. Я часто думаю, как это печально, что вы, служители церкви, отказываете себе в удовольствии иметь женщин, семью и детей.

Жорж криво усмехнулся.

— Я бы не был столь категоричным в этом вопросе. Папа Борджиа, например, имеет целую кучу племянников, и все они, как две капли воды, похожи на него.

— Это не одно и то же. Я буду последним дураком, если стану утверждать, что в случайных любовных связях нет никакого удовольствия. Но существует разница между удовольствием и подлинным наслаждением. До тех пор, пока ты не встретил настоящую любовь, все эти связи будут для тебя только мимолетным удовольствием, небольшим развлечением и только.

Теперь пришла очередь удивиться Жоржу.

— Никогда бы не подумал, что ты, кому любовь не принесла ничего, кроме всяческих бед, будешь так говорить о ней.

— О, эти беды! — улыбнулся Людовик. — Они соседствуют с любовью, да, да. Да, это правда, мой выбор был не очень мудрым, скорее безрассудным, но я бы сказал, что и выбора-то по существу у меня не было. Это всегда случалось раньше, чем я мог о чем-либо подумать. И еще… независимо от того, что случилось потом с моей любовью к Анне, я рад, что она была. Эта любовь. А сейчас…

Он сделал паузу, вглядываясь в небо.

— Что сейчас?

— А сейчас, мне кажется, то же самое повторяется снова. Ничего мне это не принесет, кроме несчастья. И все равно я рад, что это со мной случилось. Странно как-то, но у меня такое ощущение, что любовь моя не прерывалась ни на секунду. Хотя вначале я любил одну женщину, а теперь другую. Ты можешь это понять, Жорж? Честно говоря, это мне и самому непонятно. Вот в ранней юности я полюбил Анну и любил ее очень долго, даже после того, как встретил Анну-Марию и полюбил ее тоже. Постепенно, я даже не заметил, как это случилось, все изменилось. И вот теперь я не могу припомнить того времени, когда бы я не думал о моей маленькой Бретонке. Мне кажется, она воплотила в себе все то, что я всегда предполагал найти в Анне.

Он посмотрел на Жоржа и засмеялся.

— Это, наверное, для тебя очень странно звучит. Ты ведь никогда не одобрял моих чувств к Анне. Ни ты, ни Дюнуа.

— О, нет. Тут ты ошибаешься. При других обстоятельствах она была бы чудесной женщиной. Это отец сделал ее такой. Мы прекрасно понимали твои чувства, но то, как она изменилась, заметили раньше тебя. Тут еще надо иметь в виду тот факт, что король, отобрав ее у тебя, сделал ее запретным плодом, а потому желанным вдвойне. Дюнуа тоже так думал. Он однажды сказал, что единственная причина, по которой он хочет, чтобы ты женился на Анне, — это доказать ее отцу, что Орлеанцы всегда побеждают.