Письма с Дальнего Востока и Соловков - Павел Флоренский

1936.1V.23—25. Соловки. № 58. Дорогая мамочка, получил на днях письмо от Васи и Наташи, из которого узнал о тебе.

Я доволен, что они бывают у тебя и в этом отношении заменяют меня. Впрочем, не заменяют, а, надеюсь, выполняют то, что должен был бы делать я, лучше моего. Ведь я так не умел разговаривать, а теперь окончательно разучился, что мне трудно поддерживать общение даже с теми, кого люблю больше всего. Единственный разговор, который удается—это обсуждение какого‑нибудь научного вопроса. Даже чтение чуждо, т. е. наиболее пассивное занятие. Лишь собственная мысль и исследование оживляет, вероятно по воспитанной с детства привычке. Меня уже давно, а чем дальше, тем сильнее, удерживает из книг только чисто–фактического содержания: таблицы, словари, справочники. А кроме того — классики первого ранга. Малейшее отступление от безукоризненности формы вызывает внутренний протест и раздражение; плохой стиль, неточность, неудачная композиция, встречаются почти как личная обида. Флобер, когда собирался (чуть ни целую жизнь!) писать «Бювар и Пекюшэ», собирал глупости, высказанные человечеством и даже наиболее достойными его представителями. Он с торжеством отыскивал глупости и у своих друзей, даже у себя самого. Я не стал бы коллекционировать в этом направлении; глупость давит, ее не соберешь, так она обширна. Нужно быть слишком благодушно настроенным, чтобы считать глупость разсеянной редкими блестками, тогда как она течет сплошной струею. И потому вообще перестаешь говорить. Детского говора около меня не хватает, дети мудры, но вероятно не все. Припоминаю свое детство и вижу, насколько я поглупел с тех пор и как вообще глупел постепенно. Каждый шаг в жизни есть шаг назад. Разве что под старость, но уже глубокую, можно начать возвращение к детству. Моя мысль подсознательно занята малышом, — подсознательно, потому что нечего о нем думать сознательно. — Что писать тебе о своей жизни—не знаю. Пока что она идет в прежней обстановке и в прежнем направлении, если не считать разных частностей. День проходит за днем, в работе, значительная часть ночи — так же. Природы не вижу, только иногда наблюдаю северное сияние. Искусство тоже недоступно, кроме изредка попадающих и случайных книг. Тоже изредка попадает «Книжная Летопись» (это оффициальная сводка с перечислением всех вышедших за данный срок книг), из которой я вижу, что выходит на свет много интересного. Ho сюда из этого интересного попадает весьма немногое и притом довольно случайно, так что прочесть то, что хотелось бы невозможно. Старые книги еще более случайны. Вот сейчас, например, добыл себе том Мольера и том Бальзака, — читаю, хотя вовсе не собирался читать, да и не соответствует настроению и потребности. Для научной же работы просто ничего нет, — из того, что нужю мне. Приходится доходить до всего самостоятельно, но это діже в математике в большинстве случаев невозможно, а в других областях, где требуется фактический материал, — тем более. Между тем я как раз нуждаюсь в фактах. Живу мьклию о детях, м. б. они сделают то, что должен был бы сделаті я. Однако работа индивидуальна; м. б. они сделают и лучиее, но все же не то, т. к. для определенных научных замысгов требуется и соответственное сочетание опыта и внутренніх данных, которое не может повторяться. — Время от времени сталкиваюсь с людьми, которым известны местности, привычные мне по воспоминаниям детства или более нежною возраста, или знакомые, даже родные. Это дает новый повод к воспоминаниям. Кажется, как тесен мир; в его пределах толкутся все одни и те же люди, или их знакомые, родственники, друзья. И так, при моем всегдашнем уединении, малом количестве встреч и сидении на месте. Воображаю, как густы подобные же впечатления у людей общительных или путешествовавших. Письмо надо кончать, отправляю на почту, иначе застрянет. К тому же на днях вероятно кончится авиационное сообщение и будет перерыв до возстановления навигации, а эгот перерыв может продлиться недели 2. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Кланяюсь Люсе и Шуре. Если будешь писать, сообщи обо всех, кто как живет и что делает. Еще раз целую.

Внешне пока что все идет гладко, т. е. я более или менее бодр, здоров, работаю, живу в неплохих условиях и окружен не плохими людьми. Ты жалеешь, что я не принимаю участия в современных работах по физике. Ho ведь это не только потому, что я не в Москве. Дух современной физики, с ее крайней отвлеченностью от конкретного явления и подменою физич. образа аналитическими формулами, чужд мне. Я весь в Гете–Фарадеевском мироощущении и миропонимании. Современная физика есть квинтэссенция буржуазного мышления, и я даже не понимаю, почему в стране советов с нею носятся. Физика будущего должна пойти по иным путям— наглядного образа. Она должна пересмотреть свои основные позиции, а не расти путем заплат на мышлении явно изветшавшем. Нет, и в Москве я не принял бы участия в работах, в современных работах, по физике, а стал бы заниматься космофизикой, общими началами строения материи, но как она дана в действительном опыте, а не как ее отвлеченно конструируют из формальных посылок. Ближе к действительности, ближе к жизни мира — таково мое направление. Ведь не без причины я ушел в свое время в электротехническое материаловедение. Еще раз целую, дорогая мамочка.

1936.ІѴ.27—28. Соловки. № 59. Дорогая Аннуля, только что вернулся с зачетов–экзаменов по курсу химии и технологии водорослей, который провел на курсах йодных мастеров. Вероятно это впервые в мире организованы курсы по такому специальному предмету, как водорослево–иодная промышленность. Мои слушатели—рабочие и др. служащие учреждения, в котором работаю. Отвечали, конечно, неважно. Ho вопросы, на которые надо было дать ответы, по существу трудные — из ботаники, химии, коллоидологии, физики и технологии; можно с уверенностью сказать, что средне–интеллигентный человек на них не дал бы ответа никакого. И потому ответы экзаменующихся приходится считать не плохими, несмотря на желание получить лучшие. Растет смена, и хочется освободиться от долга, лежащего на плечах, чтобы передать выполнение его новым людям. Было бы положено начало, а дальнейшее зависит от них самих—расти и укрепляться. Индусская мудрость заповедует видеть в окружающих своего ребенка, родителя, братьев и сестер и вообще близких, — не в отвлеченном смысле всеобщего братства, а в конкретном — представить, что это в самом деле один из тех, кого любишь. Очень чувствую смысл этой мудрости. Правда, не могу (и не хочу) простирать ее решительно на всех, но в отношении очень многих подумаешь, что кто‑нибудь из дорогих мне мог бы быть в таком же положении, как встретившийся со мною на жизненном пути человек, и стараешься сделать что‑нибудь для него. Конечно, это проходит незамеченным, и другие не вникают в мотивы поведения; но тем лучше, т. к. это делается вовсе не для того, чтобы быть понятым. Мне отвратительна филантропия и покровительство, унижающие человека, и дающего и принимающего, во имя отвлеченного понятия о долге. Ho здесь речь идет о непосредственном движении в данный момент и к данному человеку. IV.29. Только что получил твое письмо от 15 и 20. IV. № 15, со снимком башни, но без цветка папируса. Впрочем, я видел цветы папируса: небольшие кисточки, невзрачного вида, расходящиеся пучком из начала листа, т. е. у места расхождения зонта; цвет сначала грязнозеленый, а потом бурый. Ты пишешь, что не получила мое № 55 с портретом; но я до сих пор не знаю, получил ли Кира мой портрет в № 45 и вообще, все ли письма мои получаешь. Ведь следить нетрудно, по номерам, причем в месяц одно письмо маме, а тебе 3. — Безпокоят меня болезни ваіщ Мика, Оли, мамы твоей, моей, и твоя, хотя ты и скрываеші ее от меня. Жалею, что за неимением материала не могу связать чего‑нибудь маленькому. Напрасно ты думаешь, что я ослб; я писал, что не увижу маленького в том смысле, что не)вижу в его первоначальном виде, а о далеком будущем задумьваться считаю безцельным. Сплю я достаточно, т. е. для своеп возраста и условий жизни, и в случае потребности могу спать ѵ больше. Сейчас приходится несколько напрягаться в виду окснчания месяца, подготовки к весенней кампании по сбору всдорослей и наступающему 1 мая. Относительно моего портрета поступай как хочешь, т. е. хочешь — оставь его у себя, хочеші—дай Васе, можешь снять фотокопию. Рисовал этот портрет гот самый художник, который делал и первый, мною присланный Оле. Что же касается глаз, то я же не вижу своих глаз, но 5ыть им особенно веселыми как будто не от чего (малого размфа — от очков). Глаза Мики меня безпокоют во всяком случае гораздо более, чем мои собственные. — О книжке Павлинов*[2342] я писал уже дважды, если не трижды, повторяться не буду. Ее следует хорошо усвоить всем детям, т. к. уметь рисовать совершенно необходимо в работе любой, это так же необходимо, как быть грамотным и знать арифметику. — Получили ля вы мои зарисовки полярных сияний (в письме № 57)? У нас тут последние дни идет уборка и всяческая подготовка к I мая; что же до меня, то помимо усиленного проведения плановой работы спешно со своими помощниками готовлю иодистую медь — «подарок» к I мая. I. V Сегодня и завтра нет работы, мы живущие вне Кремля, должны сидеть «дома», а живущие в Кремле не выходят оттуда. Поэтому была бы полная тишина, если бы не наладили громкоговорителя, который слышен мне через три деревянные перегородки и гремит без передышки с утра до ночи. Сижу и думаю, что вы сегодня вероятно собрались все вместе. Спрашиваешь о греческих стихах В. Иванова[2343]. Я не помню их. Что же касается до расхождений переводов, то вероятно переводчики несколько подзабыли греческий язык, это во первых, а во вторых греческие слова богаче содержанием, чем современных языков, и потому переводчик из комплекса разных значений, имеющего однако ценность как целое, вынужден выбирать какое нибудь одно, по своему усмотрению, и потому разные переводы могут быть равно–ценны или точнее сказать равно–совершенны [?] Вообще, перевод с языка на язык, особенно с языка древнего, невозможен; может быть или просто порча, или родственное сотворчестіво (Жуковский), т. е. создание заново произведения, — хоть и тесно связанного с данным. Чтобы дать понятие о произведении точное, необходим не перевод, а обстоятельные комментарии, но тогда поэтические достоинства, конечно, исчезают безследно. Ѵ. З—4. Сегодня и вчера слушал по радио романсы Іурилева и Алябьева и погрузился в воспоминания о прошлом. Романсы эти написаны во времена моей бабушки Анфисы Уаровны и второй жены деда Ивана Андреевича — Елизаветы Владимировны, бывшей подругою и родственницей первой. Анфиса Уаровна была музыкальна, а Елизавета Влад. — и хорошей музыкантшей. Они обе пели и играли, и романсы эти создавались возле бабушек. Относительно Алябьева не знаю, а Іурилевы, отец и сын, романсист, был* другом семьи, постоянно бывал в доме прадеда и деда, принося с собою для первоначального просмотра вновь написанные вещи. Их там проигрывали, пели, обсуждали. Один из романсов Іурилева был посвящен Елиз. Влад., но рукопись сгорела на Пресне в 1905 г. Сестра Елиз. Влад. — Александра Влад, была превосходной музыкантшей и разъезжала по всей России со своим мужем — певцом, Іотлибом Федоровичем Пе- коком, которого ты раз видела, уже совсем старым. А–дра Вл. была покровительницей моего отца и тети Юли, когда их преследовала мачеха, даже разсорилась из за этого с сестрой; она была в юности очень дружна с Анфисой Уаровной. Дочь Пекоков Александра Іотлибовна, которую называли Алина, была близка с тетей Юлей. Получила прекрасное вокальное образование у своего отца, профессора пения, завоевала себе большой успех на сцене и затем, по настоянию отца, уехала прославляться в Италию. И прославилась — как певица Scala в Милане под псевдонимом Алина Марини, но в Россию уже не вернулась, мать же всю жизнь терзалась, ожидая ее с лета на зиму и с зимы на лето в течение 20—25 лет—так и умерла не увидев дочери. Как было тяжело видеть страдания и ожидания бабушки Алекс. Владимировны и сознавать, что дочь ее не возвращается и не едет вовсе не случайно; но всю жизнь она переписывалась с матерью. — Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Вот куда завели меня эти романсы, в горе и страдания. Времена меняются, отстраиваются, разрушаются и снова отстраиваются дома и улицы, проходят моды и появляются новые, проводятся телефон, трамваи, метрополитен и троллейбусы, а страдания остаются все те же, — были, есть и будут, и не помогут против них удобства и технические совершенствования. Поэтому надо быть бодрым и жить в работе, принимая удары как неотъемлемую принадлежность жизни, а не как неожиданную случайность.