Письма с Дальнего Востока и Соловков - Павел Флоренский

Дорогой Олень, когда же закончатся твои зачеты, экзамены и прочие причины неспанья и волнений? He сомневаюсь, что твои головные боли пройдут, будут возникать все реже и слабее и сойдут на нет. Ho хорошо было бы на некоторое время не утруждать голову и побольше спать. Вот уже и здесь веяние весны: кое–где на вершинах холмиков и по дорогам начинают появляться плешки обнаженной почвы, вчера дождило, снег подтаивает, дороги начинают портиться. Ho тем не менее в целом пейзаж совершенно зимний. Море не вскрылось, никаких признаков прозябания растений нет, из птиц слышны лишь чайки. Перечитываю понемногу Тютчева, к сожалению в старом издании с текстами искаженными в свое время Некрасовым (он перепортил почти все стихи Тютчева, которые проходили чрез его руки как редактора «Современника»). Взял просмотреть том Сюлли–Прюдома[2335], но не читается. Пахнуло 70–ми ненавистными мне годами, салоном, турнюрами, условным приличием. Холодно, надуманно, неглубоко, и достаточно слащаво. После символистов (имею в виду французских) подобные стихи—не стихи, а помадные конфетки. Зато Тютчев, которого читаю вероятно в сотый раз, как всегда удивляет совершенством. Кстати, была ли ты в Муранове? Постарайся летом попасть туда, важно получить конкретные впечатления от обстановки, от вещей поэта. На меня сильно подействовала даже «последняя квартира Пушкина» на Фонтанке, несмотря на отсутствие в ней Пушкинских вещей, Пушкинской обстановки и даже первоначальной, Пушкинской, архитектуры — все переделано. Крепко целую, тебя, дорогая, скорей поправляйся и бодрись. Всегда думаю о всех вас и мыслями с вами. Еще раз целую.

Дорогая М. В.[2336], радостно узнать, что Вы бываете у наших и хотелось бы, чтобы это было почаще. Ho печально, что Вы все не обретаете себя и живете в ломанных ритмах. Вероятно во мне, от старости, все ярче выступают состояния и настроения моего детства, т. е. быть с Моцартом и в Моцарте. Ho это — не надуманная теория и не просто эстетический вкус, а самое внутреннее ощущение, что только в Моцарте, и буквально и иносказательно, т. е. в райском детстве, — защита от бурь. Да, это трудно иногда, но за это надо бороться. Трудно даже технически. Вот, пишу здесь стихи для Мика, и чувствую как стихии мира сбивают с простого и ясного и простецкого на острое, ломанное и мутное. Гораздо легче написать такое, что всеми будет признано интересным и недурным, чем слабое и неинтересное, но правильное по существу. Ho я не хочу допустить саргіссіо, не хочу Шуманна *, не хочу ПРОИЗВОЛА: в закономерности—свобода, в произволе—необходимость. Недавно по радио (даже по радио, мне ненавистное!) услышал отрывок концерта из Моцарта. И всякий раз с изумлением узнаю снова эту ясность, золотой, утерянный человечеством рай. Мир сходит с ума и неистовствует в поисках чего‑то, тогда как ясность, которая только и н/жна, у него в руках. Буржуазная культура распадается потому что в ней нет ясного утверждения, четкого да миру. Она гся в как будто, как если бы, иллюзионизм ее основной порос. Когда субъект оторвался от объекта и противопоставился еіѵу, все становится условностью, все пустеет и предстоит иллюзией. Только в детском самосознании этого нет, и таков Моцарт. Эчень радуюсь, что Ваши руки оправились и могут делать свое цело. Читали ли Вы беллетристику Леонтьева? Если нет, почитайте. В ней—утверждение миру, а русская литература редю не страдает обратным. Всего хорошего, будьте здоровы и радуйтесь.

1936.ІѴ.17—18. Дорогой Кирилл, сегодня шел в Кремль. Нападал снег, скользко до невозможности ходить. А лошади бежали рысью, весело и бодрс, ничуть не затрудняясь. Мне стало завидно, подумалось: чтс собственно приобрел человек, встав на задние лапы? Утратил многое — непосредственность жизни, устойчивость, спокойствие, вообще все непосредственно удовлетворяющее. Приобрел жг умение строить электростанции да заводы, вести войны, устраивать общество. Ho ведь все это делается каждым из нас не для себя, а для кого‑то другого, собственная же заинтересованность весьма сомнительна. Лучше бы было на четырех ногах. Или, вот, хвост. Хорошо помню, как в детстве мне хотелось иметь хвост. И ты, помнишь? Постоянно просил меня найти доктора, который пришил бы тебе хвост, но такой, чтобы он двигался и был живой. Думаю, хвост — затаенное желание человечества. He без причины костюмы самые нарядные (фрак, бальный туалет со шлейфом) подражают хвосту. — Получил ли ты мое письмо — о пространстве, времени и асимметрии (№ 55 от IV. 5)? Если получил, то понял ли и интересно ли тебе обсуждение этого вопроса. Могу писать на эту тему очень много, и в частностях, которые наполняют ее наглядным содержанием. Никто не сообщает мне, как наладилась твоя работа в Рад. Инст. и наладилась ли[2337] Имей в виду что для овладения понятием асимметрии тебе надо будет освоиться в векторном и тензорном исчислении. (Для начала возьми книгу: П. Е. Кочин, Векторное исчисление, 1933, как написанную просто). Впрочем, это не сейчас, т. к. ты занят другими работами, а когда будешь более свободен от обязательных занятий. Однако знакомство с этими дисциплинами совершенно необходимо, — впрочем не знакомство, а овладение. —17 го апреля, в наш выходной день, читал лекцию по радиогеологии, причем слушатели были повышенного уровня. Кажется, остались не недовольны. Продолжаю по немногу* собирать материалы и сводить их на диаграмму в логарифмическом масштабе—по геохронологии. Вообще, кроме того, в минуты, которые удается вырваться из текущей работы, постепенно составляю различные сводки по узким, но охватывающим большое разнообразие явлений, сводкам; расчет же тут только на свой вкус… письмо пришлось прервать, и не помню, что должно было следовать. Встречаешься ли ты с В. И.? Было бы важно, чтобы ты его видел иногда хоть по нескольку минут, все получишь какое‑либо впечатление, которое потом оформится и даст свой плод. Крепко целую тебя, дорогой. Сообщи, что выясняется относительно летней поездки. Дорогой Мик, вместо письма напишу тебе про детство Оро.

XVIII.

Родился мальчик. Слаб и хил.

В крещеньи назван Михаил.

Но именем мирским Оро

Отец нарек его. Старо

То имя. Перевод — Олень.

Тотема жертвенная тень

Легла на мальчика. Он врос

В тайгу. Окурки папирос,

Кино, жестянки, прочий сор

Не оскверняли ясный взор.

Безпечный, сердцем чистым юн,

Бродил; и не один мюЬюн —

Мест гений, сокровенный дух,

Как мудрый дядька, как пастух,

Вступил с ребенком в разговор.

Язык вещей, явлений, гор,

Ручьев и рек, дерев, цветов

Ребенок слушать был готов.

Он с замираньем над собой

Часов природы слушал бой.

Познанье мира, сладки сот,

Везде готов ему, лишь ждет,

Чтобы наполнить тот фиал.

Молнийным блеском ум сиял,

Пронзив явленье. Но суров,

Угрюм с людьми: таков покров.

XIX.

Ум мая: в возрасте весны

Все чувства в нем изощрены.

Он — весь рука, весь глаз, весь—слух.

Лесного зверя чуткий нюх

И птицы зоркоострый глаз,

Что видит все вокруг зараз.

Прикосновеньем различал,

Какой в руках его металл.

В состав без промаха промк.

Себя как помнит, с той по>ы,

Вещей тончайшие пары,

Их невидимый ареал,

Инстинктом верным ощупал.

В лесу ли мерно зверь бредет,

Стремит ли птица быстрьй лет,

Но взгляда верная стрела

Воздушный путь к ним провела.

И как бы ни был стран и го в

Мелькнувший облик у стволов

Или загиб мгновенный крнл —

Глаз памятью отобразил

Подвижных линий поворо"

И протравил: готов офорт

Не газ один. И тонкий слус

Явлений верный был послух.

Малейший шорох, шелест, свист,

Трепещет ли на ветке лист,

Пересидевший листопад,

Иль цоканье оленьих стад,

Звенит ли, сыплясь, красный жар,

Тупой ли, звонкий ли удар

О камень, почву, пень иль лед—

Все собственный сигнал дает.

И звук вещей — не просто звук,

Но их волненье, их испуг,

Смятенных чувств открытый крик

Их растревоженный язык.

XX.

Философ, химик и поэт

И просто люди, тем вослед,

Огулом исключили вкус

Из средств познания,— боюсь,

Клеймив, как низшее. Не раз

Ему противостав лен глаз.

Лег на язык (науке вред!)

Философический запрет.

Но мысль упруга: он не смог

В покорность привести Восток.

Неутомимому ж Оро

Вкус открывал веществ нутро.

Разведчик чуткий, всех вБщей,

Сокрытой сущности вещей,—

О вещеродном ритме сил:

Язык,—двурежущий кинжал,—

Оро в материю вонзал.

О как различен вкус веществ!