Сыновья - Вилли Бредель

бы руками и одним словом выразила бы свое осуждение: цыганщина. В углу, возле водопроводной раковины, всегда стояла грязная посуда. На деревянной полке, рядом с мылом, кремом для лица и стаканом с зубной щеткой, сохли и мокли остатки всякой еды. В спальне — матрац, поставленный на два ящика, низенький столик с придвинутыми к нему двумя табуретками и высокая, в человеческий рост, лампа. На матраце, на столе, на полу, валялись вперемешку тюбики с краской, кисти, карандаши, тушь, листы бумаги. Стены были сплошь увешаны картинами, эскизами, набросками. И в мастерской они лежали штабелями, в рамах и без рам.

Хельга показывала ему свои картины, этюды, наброски, и он, удивленный, спросил:

— А я думал, что живопись для тебя — источник существования!

— Конечно, — ответила она, смеясь. — И даже очень обильный источник!

— Но ведь у тебя все, что ты пишешь, здесь?

— На эти вещи еще не нашелся охотник. Залежались они… Да, мой милый, предметы искусства так быстро не продаются. То, что творят мои руки, ни есть, ни надеть нельзя. Но время от времени дурак все же находится.

— А как ты определяешь цену картины, Элли?

— На то есть оценщик, — объяснила Элли.

— Картина расценивается, должно быть, в зависимости от затраченного на нее труда?

— Не-ет! В зависимости от кошелька покупателя!

Это была веселая, вольная жизнь цыган. Они делали все, что приходило в голову, что доставляло им радость, и не оглядывались «ни на бога, ни на черта», как говорила Элли. Никогда раньше Вальтер не бывал столько на выставках, в картинных галереях, на аукционах картин. Он познакомился с друзьями и подругами Элли — художниками, скульпторами, одетыми кричаще и вызывающе. Одни ходили в холщовых куртках, другие — в бархатных; большинство носило волосы до плеч. Один художник, вероятно даже моложе Вальтера, отпустил себе бороду. Девушки одевались так ярко и пестро и накручивали такие странные прически, что Вальтеру казалось, будто они собрались на костюмированный бал. Он был счастлив, только когда оставался с Элли вдвоем. Для нее же эта «атмосфера художника» была жизненной потребностью, воздухом, которым она дышала.

Под воскресенье, если оба были свободны, они выезжали за город. Раньше Элли почти никогда не тянуло на природу, но теперь она с удовольствием бродила с Вальтером по полям и лесам, ей нравились ночевки в деревенских гостиницах, на сеновалах. Она брала с собой маленький этюдник, и, если они устраивались на отдых где-нибудь у речки, или в пустоши, или на лесной лужайке, ее талантливые руки переносили на бумагу полюбившийся пейзаж. Так некоторые ее рисунки уже были связаны со счастливыми воспоминаниями.

Элли пришла в голову мысль совершать загородные прогулки на велосипедах. Оба купили себе в рассрочку велосипеды, и, когда Вальтеру удавалось освободиться, они, в субботу, после окончания работы в редакции, выезжали за город.

Однажды, во время такой поездки по Дитмаршу, они зашли в деревенский трактир в Ве́рдене. Здесь Элли с натуры выгравировала резцом на тонких медных пластинках головы нескольких крестьян. Она работала с увлечением, с восторгом. Шесть голов, решила она, представят серию: «Дитмаршские типы».

Когда они в это сияющее воскресенье ехали из Ве́рдена в главный город Дитмарша Хайде, приятно подгоняемые ветром, дувшим в спину, Вальтер сказал:

— Мы едем с тобой, Элли, по священной земле!

Они двигались рядом, велосипед к велосипеду, Элли положила руку на плечо Вальтеру, и он рассказывал ей о некогда свободолюбивых крестьянах, которые в пятнадцатом и шестнадцатом столетиях населяли земли у Северного моря между реками Эйдер и Эльба. Эти крестьяне были единственными, кто завоевал себе свободу и успешно защищал ее во времена, когда повсюду в Германии безраздельно властвовали князья и рыцари, кроваво подавляя всякое народное восстание, в том числе и великое восстание крестьян.

— Ты только подумай, Элли, всю первую половину шестнадцатого столетия, почти шестьдесят лет, существовала Дитмаршская Крестьянская республика. Своей победой под Хеммингштедтом над рыцарским воинством короля Дании дитмаршские крестьяне положили ей начало.

— Они, вероятно, обладали большим численным превосходством над рыцарями, правда? — сказала Элли, мечтательно глядя вдаль на просторы плоской равнины, покрытой сухим кустарником.

— Наоборот. У крестьян было лишь несколько тысяч вооруженных воинов, тогда как на стороне князей сражалась почти тридцатитысячная армия. Одна только гвардия датского короля, так называемая «Черная гвардия», насчитывала шесть тысяч отборных наемников. И все же победили крестьяне. Знаешь, как они этого добились? Вот послушай! Они завлекли войско князей далеко в глубь страны, и рыцари, чванливые, мнившие себя непобедимыми, шли в этот завоевательный поход, как на парад. Поверх панцирей на них были праздничные одежды, и за собой они тащили огромный обоз, чтобы переправлять домой военную добычу, по их расчетам, чрезвычайно богатую, ибо намерены они были захватить в завоеванной ими стране все, что только возможно. Вражеское войско достигло Хеммингштедта. Здесь крестьяне наметили дать решительный бой, они открыли шлюзы и затопили низменность. На их счастье, поднялась еще и густая снежная метель, и рыцари, в панцирях, на тяжелых боевых конях с головой уходили под воду или затягивались топью. В эту непогодь княжеская пехота, не знавшая ни дорог, ни путей в незнакомой стране, пришла в полное замешательство. Крестьяне, вооруженные боевыми топорами и кольями, со всех сторон окружили вражеское войско, кололи и рубили рыцарей и их наемников. Датскому королю удалось с небольшой свитой бежать, а без малого тридцать тысяч его войска погибло, в том числе почти все рыцарство Гольштейна.

— Бог ты мой, как это ужасно! — воскликнула Элли.

— Конечно, ужасно, — согласился Вальтер. — Но если бы крестьяне не истребили рыцарей, рыцари уничтожили бы не только крестьян, но и жен их, и детей. Захватчикам не может быть пощады. Свободный народ, который хочет остаться свободным, должен защищать свою свободу.

В городе Хайде, когда они сидели в трактире на вытянутой в длину рыночной площади, Элли сказала, что ее удивляет, как это Вальтер ни разу не поинтересовался, что за диковинная птица она, откуда взялась, кто и что ее родные.

— Не такая уж я типичная коренная жительница Гамбурга, — прибавила она кокетливо.

— Да, что верно, то верно, — подтвердил Вальтер. — Легко может статься, что тебя баюкали волны каких-либо южных морей.

— Ну, не очень-то фантазируй, парень! Фантазии дешево стоят, — сказала Элли на чистейшем гамбургском диалекте.

За соседним столиком сидели крестьянские парни, выряженные по-воскресному. Они бесцеремонно таращились на смуглую, похожую на иностранку девушку с гладкими, черными, как воронье крыло, волосами, расчесанными на прямой пробор, и темными глазами. Когда они услышали, как она бойко отбрила своего спутника на гамбургском диалекте, они сначала ухмыльнулись и потихоньку