Сыновья - Вилли Бредель

с речами, носился в разные концы города, выезжал в сельские местности. Думал Карл Брентен и об Эрнсте Тельмане… Если верно то, что рассказал ему Вальтер, а именно, что объединенная акция коммунистов и социал-демократов — это заслуга прежде всего Тельмана, значит, Тельман добился того, что он, Карл Брентен, считал несбыточным… Теперь все говорили, все газеты писали о Тельмане. В нем всегда были черты вождя, но что он так быстро всех перерастет, этого Брентен все-таки не ждал… Волевой человек. Неукротимой энергии. А главное — политический ум…

«Навестил меня в больнице», — мелькнуло в голове у Карла, и от воспоминания об этом на душе у него посветлело, потеплело…

Паулина Хардекопф думала о Дидерихах, своих квартирохозяевах. Старики жили на маленькую пенсию вдвоем, и не раз случалось, что Паулина потихоньку брала несколько картофелин из запасов Фриды, так как Дидерихам нечем было поужинать. А теперь они несколько дней уже не разговаривали со своей квартиранткой из-за того, что она решила подать свой голос в пользу народа и против возмещения убытков князьям. Старик Дидерих ненавидел всех, кто хотел лишить князей, и без того, дескать, потерпевших от войны и революции, их законных владений. В сердцах крикнул он Паулине Хардекопф:

— Это все дело рук коммунистов, они все затеяли, а социал-демократы клюнули на их удочку.

Старая Дидерихша поддакивала мужу и всех, кто был против князей, называла нехристями, злыднями, людьми, не знающими жалости.

— Каждому свой удел — все от бога, — швырнула она в лицо Паулине. — И кому что принадлежит, принадлежит законно и на веки вечные, будь то хижина или дворец.

Паулина ни слова не сказала, она была лишь очень удивлена. Сидя против зятя, она вспомнила этот разговор и, вздохнув, подумала: «А у самих-то ни дворца, ни даже хижины».

— Ты о чем? — Брентен поднял глаза.

— А что такое? — спросила она.

— Ты тяжело вздохнула.

— Вздохнула? Тебе показалось, наверно.

Паулина не стала рассказывать зятю о Дидерихах, разволнуется только. Она искоса поглядела на него: «Разнесло тебя, сын мой, — подумала она. — Лицо словно опухшее. Все от того, что мало двигаешься, без дела приходится тебе сидеть. А сердце слабое». Она решила серьезно поговорить с Фридой. Надо врача позвать… Старуха покачала головой — как это Фрида сама не видит, что делается с Карлом, и ничего не предпринимает…

Карл Брентен взглянул на Паулину и поднял указательный палец:

— Тш-тш! Первые итоги голосования!

Тонкие металлические пластинки в наушниках вибрацией откликнулись на звуки, доносившиеся издалека. Первые итоги передавали из Итцехоэ, не из Гамбурга!.. Тш!.. Две тысячи четыреста три голоса за народ, восемьдесят шесть голосов за возмещение убытков князьям.

— Ого! — в радостном изумлении воскликнула Паулина. — Замечательно! Всего восемьдесят шесть голосов против.

— А кто его знает, сколько избирателей не голосовало? — сказал Карл. — Ведь именно это решает.

— Почему? — недоверчиво спросила она. — По-моему, при голосовании решает количество поданных голосов.

— На этот раз дело обстоит не так. Тут избиратели отвечают только на вопрос — «за» или «против». Мы должны получить большинство от числа всех, имеющих право голоса, понимаешь?

— Понимаю, конечно. Так разве две с лишним тысячи против восьмидесяти шести — не большинство?

— Если, допустим, три тысячи имеющих право голоса не пошли к урнам, тогда две тысячи подавших голос — не большинство, — пояснил Карл.

Нет, сразу взять в толк такое бабушка Паулина не могла, хотя голова у нее еще отлично работала, а тугодумом она никогда не была.

— А сколько всего в стране имеющих право голоса? — помолчав, задала она вопрос для того, чтобы удостовериться в правильности своей догадки.

— Около сорока миллионов.

— Что-о? — испуганно воскликнула Паулина. — Сорок миллионов? — Мысль ее лихорадочно работала. — Так это значит, Карл, — она локтем подтолкнула зятя, — что мы должны получить двадцать миллионов голосов?

— Да.

Да, говорит он, как будто это пустяки… Двадцать миллионов?.. Как может Карл, такой умный человек, думать, что двадцать миллионов проголосуют заодно с ним? А мало разве таких, как Дидерихи? И еще таких, которые ничего и слышать не хотят ни о коммунистах, ни о социалистах? Двадцать миллионов?.. Она вспомнила, какое ликование было однажды, когда социал-демократы получили полтора миллиона голосов. У ее милого Иоганна слезы радости блестели на глазах, он обнял ее и сказал — она все помнит так, словно это вчера было: «Мы на коне, Паулина! Полтора миллиона сторонников! Скоро, скоро мы прижмем наших противников к стенке». Стало быть, так он говорил. А теперь коммунисты и социал-демократы хотят получить двадцать миллионов голосов? И даже Карл думает, что это возможно? Разве он не помнит прежних выборов?

— Слушай, слушай! Первые итоги в Гамбурге! — крикнул Карл.

Паулина услышала голос диктора, услышала цифру, названную им: четыреста двадцать шесть тысяч. Карл удовлетворенно кивнул.

— Ну? — воскликнул он. — Это звучит уже иначе, а? — Он снял наушники. — Вот увидишь, Гамбург опять будет впереди всех!..

Вальтер пришел домой далеко за полночь. Карл Брентен хоть и был уже в постели, но не спал. Ждал сына. В ночной рубахе побежал к Вальтеру в комнатку; ему не терпелось узнать итоговые результаты голосования.

— По предварительным подсчетам — свыше четырнадцати миллионов, папа. И представь себе — в одном Гамбурге мы получили полмиллиона голосов.

Карл Брентен стоял посреди комнаты, прикидывал, считал. Губы у него дрожали — так он волновался. Вопросительно глядя на сына, он сказал с запинкой:

— Но ведь этого еще недостаточно?

IV

Да, так оно и оказалось. Не хватило нескольких миллионов голосов. Но никогда еще в Германии рабочий класс не получал на буржуазно-демократических выборах такого огромного числа голосов, почти пятнадцать миллионов. Да еще в какой обстановке! Государственный аппарат объявил рабочим бойкот, буржуазная пресса, диктующая общественное мнение, облаивала их, по радио велась непрерывная борьба с ними… И все-таки пятнадцать миллионов! Но, увы, дело решили жалкие верноподданнические души и люди с девизом «а мне не все ли равно»: они сидели дома. Так они проголосовали против народа. Короли и князья, изгнанные революцией, получили право предъявить республике свой счет, а народ, еще не оправившийся от последствий проигранной войны, должен был расплачиваться. Веймарской республике не стереть вовек клеймо этого позора.

Так судил Карл Брентен. К полярно противоположным выводам пришли члены кружка «Гордость и радость бюргера». Вначале они растерялись. Без малого пятнадцать миллионов голосов… У друзей поджилки затряслись. Но они быстро оправились от испуга, да и тучи на их горизонте оставались недолго, и господа эти даже корчили из себя победителей. В первую же среду после плебисцита почему-то именно Пауль Папке, которого в кружке лишь едва терпели, ликующе возгласил крикливый тост за победу. Он издевался над красными: