Привилегированное дитя - Филиппа Грегори

— Конечно, — ровно сказал он. — Все, что пожелаете.

Что-то в его голосе заставило меня опять уронить голову и зарыдать.

Мама и дядя Джон никогда больше не разговаривали с Мэтью Мерри. Когда они садились в экипаж, чтобы ехать в Чичестер повидаться с ним, из Хаверинг Холла приехал посланный и передал, что Мэтью Мерри был найден этим утром мертвым у себя в камере. Он повесился на собственном ремне. Когда его вынули из петли, он был уже холодный. Тюремные власти сообщили об этом лорду Хаверингу, а он написал нам.

«Это ужасно, — писал лорд Хаверинг своим аристократичным, наклонным почерком, — но тем не менее это со всей очевидностью доказывает его вину».

Дядя Джон, мама и я долго сидели в молчании. Мной постепенно овладевало тяжелое чувство, я испытывала его впервые: будто в нашем доме все катится в тартарары и я теряю контроль над событиями.

— Доказывает ли это его виновность? — тихо спросил сам себя дядя Джон и сам же ответил: — Нет. — И продолжал чуть громче: — Это плохая новость для Экра.

Я видела, каких усилий стоит ему сохранять спокойный тон. Что же касается меня, я только крепко сцепив пальцы могла удержать руки от безостановочной дрожи.

— Как мы расскажем им это? — спросил дядя Джон.

Мама перевела дыхание.

— Если вы не возражаете, это могу взять на себя я. Я как раз собиралась на похороны Клари и после этого сообщу им о Мэтью. А также разыщу миссис Мерри.

Дядя Джон согласно кивнул.

— Я поеду с вами, — предложил он.

Итак, вместо того чтобы поехать в Чичестер и забрать Мэтью под поручительство, они отправились в Экр сообщить миссис Мерри о смерти ее единственного внука. Об ужасной смерти, о том, что он наложил на себя руки.

Так настал конец майским праздникам. На следующий день все приступили к работе, не побывав ни на пиру, ни на вечеринке с танцами, и, хотя дел было много и с новорожденными ягнятами и с тельными коровами, радость не пришла в Экр.

Мало было радости и в Дауэр-Хаусе. Дядя Джон ходил задумчивый и молчаливый и следующие несколько дней провел в библиотеке, читая и что-то записывая в одиночестве. Мама возвратилась к своим делам в школе, но скорее из чувства долга, чем с энтузиазмом. Когда мы уезжали в Бат, мама наняла в Мидхерсте молодую девушку в качестве временной учительницы и теперь предложила дяде Джону выделить для нее коттедж и поручить ей вести уроки постоянно. Решение выглядело разумным, но у всех нас появилось чувство, что между нами и Экром разверзлась пропасть.

Только Ричард выглядел бесконечно счастливым. Верхом на Принце он разъезжал по округе, выполняя различные поручения мамы и дяди Джона, проверял всходы на полях, стада коров и овец, и улыбка цвела на его лице.

А я? Меня снедала тревога. Я ждала Джеймса. После Клариных похорон я отозвала Джимми Дарта в сторону и попросила его разыскать Джеймса в Лондоне. У меня в руке была припрятана золотая монетка, и я сунула ее в руку Джимми.

— Передай ему, чтобы он не приезжал в Дауэр-Ха-ус, — тихо проговорила я. Ричард усаживал в это время маму в экипаж и стоял к нам спиной. — Скажи, что я хочу повидать его с глазу на глаз. Я буду ждать его в Мидхерсте, в гостинице «Спред Игл». Передай, что я буду там во вторник, в десять утра.

— «Спред Игл», вторник, десять утра, — без запинки повторил Джимми. — Я не подведу вас, мисс Джулия. А то мистер Джеймс ужасно расстроится.

Я быстро взглянула на него, и слезы выступили у меня на глазах.

— Ты так думаешь, Джимми?

— Еще бы, мисс Джулия, — уверенно ответил он. — Каждому видно, как он любит вас!

Я кинула взгляд в сторону нашего экипажа, Ричард уже ждал меня, с улыбкой наблюдая за нашим разговором.

— Мне пора идти, — быстро проговорила я. — Ты успеешь на утренний дилижанс?

— Я буду в Лондоне к полудню, — уверенно пообещал мальчик. — И разыщу мистера Джеймса, чего бы мне это ни стоило.

Я с трудом выдавила из себя улыбку и пошла к карете.

Затем я ждала, ждала и ждала.

Джеймс считал свою собственную ветреность пороком. Но пороком, вполне заслуживающим прощения. И я надеялась, что он любит меня достаточно, чтобы простить мне одну ужасную ошибку, что он любит меня достаточно, чтобы простить меня. Это было все, чего я хотела.

Я была далеко не ангел! Мысль о том, чтобы, ничего не сказав ему, выйти за него замуж на правах невинной невесты, пришла мне в голову. Но, по правде говоря, только однажды. Все остальные дни я твердо понимала одно: выйти за Джеймса я смогу только тогда, когда между нами все будет честно и правдиво.

Но я не знала, что рассказать ему. И я перебирала свои мысли подобно тому, как женщина перебирает старые, пожелтевшие кружева. Я могу рассказать Джеймсу, что меня взяли силой. Но я должна рассказать ему, что я покорно лежала на спине и улыбалась. При этой мысли я скорчилась от стыда и поняла, что никогда не смогу рассказать ему об этом. Я могла бы ему сказать, что это было изнасилование, но тогда Джеймс захочет узнать, кто же преступник. Я не смогу сказать, что это был Ричард. Эта мысль парализовала мою решимость так же, как в тот день, когда ложь о падении с лошади была произнесена впервые. Но если я скажу ему, что это было изнасилование и что я не знаю того, кто это сделал, то я вынуждена буду громоздить целую гору лжи о том, как и когда это случилось. И почему я не рассказала об этом маме.

Я не видела никакого решения, и все больше и больше проблем вставало, когда я начинала думать о том, что скажу Джеймсу.

В ночь на вторник я совсем не могла спать. Около полуночи я встала, накинула на плечи одеяло и уселась у окна, глядя на луну, меденно скользившую в безоблачном серебристом небе. Тревожные мысли наполняли мою голову, пока я не решила со страхом, что непременно потеряю Джеймса, потому что не знаю, как удержать его. Я не могла найти слов, которые заставили бы его простить меня. Он был единственным юношей, которого я когда-либо любила и который любил меня. И теперь я не знала, как удержать его любовь.

Незаметно для себя я заснула, скорчившись у окна и прислонившись головой к подоконнику. Проснулась я на рассвете, замерзшая и с затекшими конечностями. Я не стала больше ложиться, вместо этого, надев амазонку и плеснув в лицо холодной водой из кувшина, я уселась опять ждать, прислушиваясь к зарождающемуся пению птиц.

В шесть часов я решила, что уже пора пойти в конюшню седлать Мисти. В это утро мне хотелось избежать расспросов мамы и дяди Джона. Мне надо было выйти не замеченной Ричардом. Я по-настоящему боялась встречи с ним в это утро, когда я стремилась увидеть Джеймса.

Мне было неудобно и больно седлать Мисти одной рукой. А когда она радостно заржала при виде протянутой мной морковки, из своей комнатки явился заспанный и сердитый Джем.