Пламя Яхве. Сексуальность в Библии - Ричард Дэвидсон

Мы видим сдержанность и тонкий вкус не только в выборе лексики, но и в поведении возлюбленных. Как мы уже отметили в главе 13, любовные отношения развиваются постепенно, шаг за шагом, и секс имеет место лишь после свадьбы. Принцип должной сдержанности отражен и в трехкратном призыве Суламиты к подругам: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4).[2206]

Сдержанность и вкус подобает проявлять не только в выборе времени, но и в выборе места. Возлюбленным хорошо быть вместе, но интимная близость ограничена уединенной обстановкой.[2207] На всем протяжении Песни они воздерживаются от интимных проявлений при посторонних, что разительно контрастирует с публичными сексуальными оргиями культов плодородия.[2208] В 8:1–2 Суламита (уже замужняя!) желает, чтобы Соломон был ей братом: тогда она могла бы целовать его на людях. Вопреки утверждению некоторых толкователей, что главные герои игнорируют (или даже отрицают, подрывают) библейские/общественные нормы благопристойности и целомудрия,[2209] любовные отношения в Песни нигде не выходят за пределы этих норм (одновременно возвращая сексуальности ее должную красоту и целостность).

9. Райская любовь – веселая игра. О любви в Песни рассказывается языком не только свободным и деликатным, но и игривым. Песнь до краев наполнена парономазией, игрой слов, которая дразнит читателя, пробуждая в нем воображение. Игра слов параллельна игре любовной: «Иными словами, в этих дразнящих трансформациях имеет место странное и приятное созвучие между удовольствием от игры метафор и удовольствием от любовной игры, о которой собственно и идет речь».[2210] Сексуальная игривость дает о себе знать и в интерактивном диалоге между возлюбленными. Так, в 1:7–8 (СП 1:6–7) Соломон слегка поддразнивает Суламиту: «…если ты не знаешь (где я пасу стадо. – Р. Д.)… иди себе по следам овец».[2211] В 7:10 женщина «игриво прерывает» возлюбленного, заканчивая его фразу.[2212] Здесь, как и в других местах поэмы, Гулдер подметил «игривую эротику».[2213] Песнь являет нам «мир вольной и радостной игры, лишенной нравственного конфликта, наболевших вопросов истории, государственности и предназначения, а также абстрактного богословствования».[2214] Разумеется, Песнь не имеет ничего против этих вещей, но в радости игры и любви о столь «приземленных» вещах можно забыть.

Любовь в Песни – время для веселого смеха и радости. Конечно, я не согласен с «комическим прочтением Песни Песней»[2215] и с попыткой понять какие-то из waṣfs в Песни как полновесные пародии на весь жанр.[2216] Однако нельзя не заметить, что «в своем поэтическом сказании о возлюбленных Песнь несет дух забавы и фривольности».[2217] Песнь учит нас, что не следует смотреть на сексуальность с излишне благоговейной серьезностью.[2218]

10. Райская любовь – романтичная любовная история. Большинство толкователей избегают слова «роман» при описании Песни Песней (видимо, во избежание терминологической путаницы).[2219] Однако роман налицо: речь-то идет прежде всего о любовной истории! Вспомним многое, о чем мы уже говорили. Перед нами все признаки романа: возлюбленные бегают и резвятся вместе [1:4 (СП 1:3)], устремляются друг к другу (2:8), их сердце пленено (4:9), а внутренность взволнована (5:4); они полны сексуального желания (7:11). Им хорошо на природе (7:12–13); в их брачной жизни есть приятные романтические эпизоды (любовь в виноградниках – 7:13) и памятные прогулки (8:5); они разговаривают о любви (8:6–7)… Отметим также, что после свадьбы романтические прикосновения и выражения ласки не только не заканчиваются, но и становятся еще более откровенными. Роману не обязательно завершаться в брачную ночь: он может длиться вечно!

11. Райская любовь – глубоко страстная. Аналогичным образом дело обстоит со страстью: по мере развития сюжета отношения делаются все более страстными. Более того, особенно страстными они становятся во время и после свадьбы. Да, женщина «изнемогает от любви» – «от силы эротического желания»[2220] – еще до свадьбы (2:1), но именно с четвертой главы начинаются высказывания о плененном сердце (4:9), волнении внутренности (5:4), о потере сознания от любви (5:6) и о пребывании на седьмом небе от счастья, в полном экстазе (6:12).[2221] После свадьбы царь увлечен кудрями возлюбленной (7:6) и испытывает к ней сильное сексуальное желание (7:10).

Любовь персонифицируется как стихийная сила в трехкратном призыве Суламиты (2:7; 3:5; 8:3): «Не будите и не тревожьте любви, пока она не готова».[2222] Страстная мощь любви очевидна на всем протяжении Песни (особенно в описании «почти неистовой силы»[2223] сексуального влечения женщины) и находит свое квинтэссенциальное выражение в кульминационном стихе 8:6: «Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность». Сила смерти и Шеола абсолютна и неумолима, – но такова и сила любви. Сила любви, сказано далее, подобна пышущим языкам пламени, и многие воды, даже наводнения, не угасят ее (8:6–7).

12. Райская любовь – великая тайна. Эта особенность сексуальной любви естественным образом вытекает из предыдущей. Столь сильная, побеждающая смерть, огненная любовь вызывает трепет. И когда Соломон глядел на Суламиту, его охватывало благоговение (6:4): «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Тирца, любезна, как Иерусалим, грозна (ăyummâ), как полки со знаменами». Однако этого мало. Через несколько стихов поэт повторяет (6:10): «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная (ăyummâ), как полки со знаменами (видимо, речь идет о звездном воинстве. – Р. Д.)?»[2224] Слово ăyummâ в этих отрывках имеет коннотации «грозная», «внушающая трепет», «величественная».[2225] Красота Суламиты столь удивительна и величественна, что даже вызывает благоговение в людях, которые смотрят на нее.

Но почему любовь внушает столь сильный трепет? Это остается тайной. О многом здесь сказано прикровенно. «Перед нами загадка. Читатель должен окунуться в нее, а затем снова и снова возвращаться, чтобы насладиться богатством многочисленных слоев смысла и откликнуться всеми чувствами на весть о красоте».[2226] Песнь Песней воплощает речение мудреца из Книги Притчей, который сказал, что «путь мужчины к девице» есть тайна слишком сложная для понимания (Притч 30:18–19). Тайна любви между мужчиной и женщиной предполагается и в 8:6–7: грозная сила любви так же загадочна, как тайна Смерти и Шеола, как пламя, которое не погасить водой – и даже многими водами. Она загадочна как «пламя Яхве».[2227] Это подводит нас к самой великой и сокровенной тайне любви в Песни Песней.

Пламя Яхве

Подумать только: целая книга посвящена здоровой красоте и радости сексуальной любви между мужчиной и женщиной! Как же она попала в священный канон? А никаких оправданий и не нужно. Толкователи, которые пытались обосновать каноничность Песни аллегорическим ее пониманием, упустили из виду главное: в своем простом и буквальном смысле Песнь не просто «светская» любовная лирика, а текст глубочайшей духовной и богословской значимости.[2228] С ветхозаветной точки зрения Всевышний вовсе не отсутствует в Песни. Его любовь и забота вовсе не обойдены вниманием. Более того, они ярко проявляются в том удовольствии и радости – данных Богом человеку еще при сотворении, – которые возлюбленные находят друг в друге и в окружающем мире.[2229]

В гармонии с рассказом Книги Бытие и с учением литературы Премудрости (к которой и принадлежит Песнь) о сотворении мира, сексуальность в Песни – часть благого творения Божьего. А поскольку она создана Богом, она красноречиво – быть может, красноречивее всего – говорит о любви Бога к своему творению. Таким образом, утверждение человеческой сексуальной любви в Песни есть слово о Боге любви.

Многие комментаторы говорят, что Песнь не упоминает о Всевышнем и Его голосе. Соломон писал во времена языческих культов плодородия, когда воздух был буквально насыщен обожествлением секса. И неудивительно, что в разговоре о сексуальности пришлось сказать о присутствии и голосе Божьем прикровенно. Тем не менее Бог присутствует в Песни и вовсе не молчит.

Завуалированное, но ясное и удивительное упоминание о Всевышнем мы находим в трехкратном призыве Суламиты: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4). В первых двух случаях Суламита связывает женщин клятвой «сернами или полевыми ланями» (biṣbāôt ô bĕaylôt haśśādeh). Многие ученые согласны, что перед нами игра слов с намеком на имена Бога: bēlōhê ṣĕbāôt («…Богом Саваофом/Богом воинств») и bĕēl šadday («…Богом Шаддаем/Богом Крепким»).[2230] Имена животных, символизирующих любовь, намекают через созвучие, на известные имена Бога, использовавшиеся в клятвах.[2231] И никакой «секуляризации» здесь нет. Это сильнейшая весть о Божьем присутствии! Да, Божье имя не звучит напрямую – чтобы секс не обожествлялся, как в культах плодородия, – но весть о нем доносится даже еще отчетливее, ибо животные, олицетворяющие любовь, намекают на божественные титулы. Поэт не воспользовался бы формулой клятвы, которая в Писании регулярно включает имя Божье [ «Заклинаю/клянусь… (божественное имя)… если не…»], если бы не имел в виду намека на божественное присутствие.[2232] И уж конечно, не создал бы вербальную аллюзию на божественное имя, если бы пытался избежать любых упоминаний о Всевышнем. Подставив вместо имени Всевышнего аналогичные по звучанию имена животных, символизирующих любовь, а затем включив их в формулу клятвы, он прочно связал Любовь (персонифицированную в клятве) с божественным присутствием, – и избежал обожествления секса.[2233] Джордж Шваб точно сказал об использовании намеков на божественное имя в данном стихе: