Возвращение из Индии - Авраам Иегошуа

Вот так, не сводя глаз с больших часов, висевших на стене выше многорукой статуэтки, которую подарила нам Эйнат и которая стояла высоко на полке, надежно зажатая между двумя вазами, я начал в сдержанных выражениях описывать не только начальный период наших отношений, но также и второй, чтобы показать, насколько серьезной была моя борьба с душой, поселившейся во мне. Вероятно, увлекшись, я зашел в своем рассказе слишком далеко, потому что внезапно лицо Микаэлы сильно покраснело, и я понял, что она ошеломлена не столько сексом как таковым, но гораздо больше, его повторением, явившимся для нее явным признаком тех перемен, которые ожидали нас всех.

— Если это так, — сказала Микаэла, — то вдова крепко держит тебя теперь. — Она сказала это задумчиво, со смесью восхищения и сочувствия. — Вместо того, чтобы войти во что-то неживое, неодушевленное, чтобы оживить его и возродиться самому, он внедрился в живое человеческое существо, чтобы используя его жизненную силу, вернуться самому на свое прежнее место. — И поскольку я продолжал хранить молчание, она добавила: — Будь осторожен, Бенци. Смотри, как бы в конце концов тебе не потерять твою собственную душу.

— Но я уже почти потерял ее, Микаэла, — пробормотал я с мрачной ухмылкой, пожимая плечами и относя свою тарелку в раковину, после чего достал ключ от квартиры Лазаров из своего кармана, словно желая доказать ей существование осязаемой реальности, скрывающейся за причудливым метафизическим обменом, — совершаемым нами полушутливо, полусерьезно над поверхностью нашего кухонного стола — реальности, которая при всей ее боли только и могла взволновать и вдохновить ее. Потому что в ее глазах эфемерная идея, рожденная в Индии, которую она так обожала и по которой так тосковала, обрела свое воплощение не в индусе, а в рациональном, практическом человеке, западном враче, спокойном человеке, попавшем в мистическую ловушку между душою и телом, ловушку, из которой запутавшийся в ней Стивен Хокинг сумел выбраться ценой паралича.

Но в данный момент мое внимание было целиком отдано Шиви, которая с глубоким и удивительным вниманием прислушивалась к словам взрослых, которыми те, стоя рядом с ней, обменивались над ее головой. Я уже обратил внимание на странный интерес ее к разговорам между родителями, интерес, полный необъяснимого внутреннего любопытства, которое сейчас заставляло ее бессознательно рисовать правильные круги третьего глаза, который Микаэла начертала ей на лбу между бровями, превращая этот символ в грязное пятно, расползшееся по всему лбу.

Я посмотрел на часы. Если я хотел вовремя попасть на работу, я должен был выйти не позднее, чем через несколько минут. С близкого расстояния я разглядел, что любимая статуэтка Микаэлы вся покрыта пылью и даже паутиной, осевшей на ней. Микаэла с улыбкой смотрела на ключ, который я ей показывал.

— А сейчас ты понимаешь, надеюсь, какая глубокая мудрость заключена в обычае, по которому вдова должна сгореть в погребальном огне своего мужа? — спросила она, и глаза ее злобно сверкнули.

— Нет, я этого не понимаю, — честно сознался я, ощущая легкую дрожь тревоги во всем теле.

— Она должна быть сожжена, чтобы тоскующая душа ее мужа не пробралась в чье-то чужое тело. Вдову сжигают не для того, чтобы наказать ее за то, что она осталась жить, но для того лишь, чтобы защитить слабую и ни в чем не повинную душу неизвестного человека, обреченного одолжить свое тело как бы в аренду неистовой любви ушедшего.

Я покивал головой с явной рассеянностью и, поскольку должен был уже уходить, снял глиняную фигурку с полки, освобождая заодно от паутины, чтобы посмотреть, как согласуются — если согласуются — между собой положения всех ее шести рук.

— В таком случае, — сказал я, улыбаясь несколько натянуто, — считаешь ли ты, что Дори тоже нужно сжечь?

— Безусловно, — ответила она без тени улыбки вызывающим тоном. Лицо ее пылало. — Если она заставила Лазара полюбить себя с такой силой, ей должно последовать за ним в могилу. — Глаза ее сверкали странным огнем. Затем она добавила: — А если она не способна сделать это сама, ей нужно помочь.

Последние эти слова, которые были сказаны, конечно же, в шутку, вселили в меня ужас, но я продолжал улыбаться, перегнувшись через Шиви, которая с интересом смотрела на статуэтку в моей руке, и я дал ее ей. Но она не готова была принять неожиданный подарок, и статуэтка, выскользнув из ее маленьких ручек, упала на пол, рассыпав шесть своих рук из глины в разных направлениях, после чего от глиняного же туловища откололась голова. У меня вырвался крик боли, но Микаэла сидела абсолютно спокойно, как если бы она была готова к подобному акту мести после того, что она сказала. Она сложила руки на груди, подчеркивая свою вынужденную сдержанность и не проявляя ни малейшего намерения подобрать с пола кусочки маленькой фигурки, столь дорогой ее сердцу, или ответить на мой нелепый вопрос, как если бы можно было сделать ее ответ более приемлемым. Затем с ноткой удовлетворения, если не торжества, в ее голосе она заявила, глядя на глиняные обломки:

— Теперь я должна вернуться туда и найти другую такую же. — А когда увидела, что я не принял ее слов всерьез, добавила: — Единственное, о чем следует подумать, это Шиви — взять ли мне ее сразу с собой или на некоторое время могу оставить ее под присмотром твоей матери, а то и — почему бы и нет? — жены Лазара.

Но у меня не было уже ни секунды для дискуссий на эту тему. Операция, в которой я должен был принять участие в качестве анестезиолога, должна была начаться в течение получаса. Интересно, что, несмотря на недвусмысленное заявление Микаэлы о том, что она намерена вернуться в Индию, я не чувствовал, что между мною и нею на самом деле разверзлась пропасть, так что я отправился в больницу в состоянии возбуждения и, может быть, даже радости от мысли, что, так или иначе, Микаэла разрешила мне продолжить начатое, не выставляя меня при этом из дома. Когда она — в минуту, когда я уже уходил, — спросила, оставляю ли я ей машину, имея в виду начавшийся ливень и различные хлопоты, которые ей предстояли, я без раздумий согласился, поскольку вовсе не предполагал, что под «хлопотами» она подразумевает подготовку к поездке в Индию.

Конечно, сама по себе разбитая статуэтка была недостаточным поводом для ее скоропалительного решения немедленно отправиться в Индию. Равным образом я не верил, что ее шокировала моя физическая неверность. Женщина столь свободного духа, как Микаэла, никогда не могла почувствовать себя оскорбленной из-за физической измены — ее собственной или чьей-то еще. Нет, больше смысла имела мысль, что все случившееся со мной просто пробудило с огромной силой ее старую тоску по духовной атмосфере, в которой она, как она множество раз объясняла мне, испытывала чувство свободы и независимости, в месте, которое, казалось, переполнено несчастьями и поражениями.

За всем этим прежним стремлением к Индии просматривалось новое тяготение, но не к жизни на огромном субконтиненте, но тяготение к поиску себя самой и источника того, что случилось с ее мужем; случилось более двух лет тому назад, а сама она являлась во всей этой невнятице началом начал, отправной точкой, поскольку именно она тогда вернулась из Индии, чтобы рассказать Лазарам о болезни их дочери. И вот теперь выяснилось, что итогом ее возвращения оказался я, я и моя, связанная с человеческими болезнями карма, и она чувствовала, что для моего спасения она должна вернуться в исходную точку, взяв с собой моего ребенка, чтобы общими силами доставить меня на место, где мне на помощь придут мудрые и все понимающие силы, обитающие среди тех, кто срочно нуждался в моей помощи, иначе говоря, среди истинных страдальцев и калек, ожидающих на тротуарах Калькутты, врачей-добровольцев, которые должны явиться туда из мира, называющего себя свободным и счастливым. Но понимать все это в конце концов я начал лишь тогда, когда Микаэла решила взять Шиви с собой, после того как лондонская Стефани обещала присоединиться к ее путешествию.

Утром, во время операции, ощущая легкое головокружение, я стоял около аппарата анестезии, но мысли мои были не о Микаэле и не обо мне самом, а о женщине, которую я оставил спящей в ее ухоженной квартире, то ли больную, то ли нет, и которая вскоре проснется, обнаружив, что она одна, после чего начнет гадать с тревогой, куда я мог подеваться, ожидая, когда я или кто-либо другой явится, чтобы разделить с ней ее одиночество.

Добравшись до больницы, я собирался сразу же отправиться в административный корпус, чтобы сообщить секретарше Лазара, чем я ответил на ее обращенный ко мне призыв, в ожидании возможной реакции другой стороны. Но времени на маневры уже не было. Так что мне оставалось лишь дождаться, пока пациент на операционном столе не отправится «в полет», что дало мне возможность позвонить ей и сказать, что ей не о чем волноваться. Она с облегчением поблагодарила меня.