Начало Руси - Дмитрий Иловайский

Последнее наше возражение П. Н. Полевому относится к архитектуре и орнаментике суздальских храмов XII и XIII веков2 .

"При первом взгляде на памятники владимирские бросается в глаза их резкое различие с памятниками киевскими, как в общем характере, так и в частностях", - говорит г. Полевой (стр. 186). Затем он распространяется о западном, романском влиянии, которое принесло с собою в Ростовско-Суздальскую область новые (не греческие и киевские) архитектурные образцы" (стр.189). "Простое сравнение древних памятников Ростовско-Суздальской области, в связи с некоторыми хронологическими данными их истории, заставило прийти к тому убеждению, что западное влияние уже и ранее Андрея Боголюбского, может быть- под влиянием Смоленска, Новгорода и Пскова, нашло себе доступ на северо-восточную окраину Руси XII века" (ibid.). "Судя по некоторым подробностям плана его (владимирского Успенского собора) и по летописному известию, указывающему на то, что собор Андреев был одноглавый, мы имеем право заключить, что он также не отступал по внешности от общего романского типа церквей, построенных в Владимиро-Суздальском крае Юрием и Андреем" (стр. 195). Относительно рельефных изображений на стенах Дмитровского собора автор, вслед за графом Строгановым, полагает, что художник подражал церкви св. Марка в Венеции, и разместил на стенах православного храма сюжеты, взятые из западных преданий и не имевшие "ничего общего с русско-византийскою почвою нашего северо-востока" (стр. 205). В XIII веке, по его мнению, суздальские храмы отступают "от первоначального простого образца романских построек". Например, пятиглавие является уже в конце XII века. Собор в Юрьеве-Польском "значительно уклонился от романского образца в том, что к нему с трех сторон пристроены были обширные притворы, покрытые богатейшими резными украшениями" (стр. 206).

Мы выписали из текста существенные положения автора, относящиеся к суздальскому стилю. В примечаниях 89-м - 96-м он старается подкрепить свои положения разными ссылками, преимущественно на статью графа Уварова: "Взгляд на архитектуру XII века в Суздальском княжестве" (Труды первого археологического съезда) и монографию графа Строганова: "Дмитриевский собор в Владимире на Клязьме" (М. 1849), а также на полемическую анонимную брошюру, изданную в 1878 году в Петербурге против известного сочинения французского ученого архитектора Виоллеле-Дюка (Lart Russe. Paris- 1877). Между прочим, в примечании 98-м П. Н. Полевой говорит о проверке фактов археологической критикой. "В необходимости такой проверки нас еще более убедили те страницы новой книги Д. И. Иловайского, которые он посвящает описанию древнерусского орнамента, наряда и украшений одежды" (стр. 226). Этими немногими словами автор "Очерков" заявил, что мое последнее сочинение ("Владимирский период русской истории") не осталось для него неизвестным, и вместе с тем заявил сомнение в моей археологической критике.

Для тех, которые ознакомились с моим сочинением, напомню, что относительно полемики, возникшей по поводу книги Виолле-ле-Дюка, я (хотя далеко не разделяю всех его положений) склоняюсь несколько на его сторону в вопросе о так называемом романском стиле суздальских храмов, их украшений и вообще древнерусских орнаментов. Стиль этих орнаментов отразился даже на некоторых украшениях одежды. В своей книге я говорю, что во всех подобных украшениях в сильной степени проявилось самостоятельное русское художество и своеобразный русский вкус: "Сей последний, при известной даровитости племени, с незапамятных времен воспитывался на роскошных образцах искусства и промышленности, как греческой, так и восточной, преимущественно персидской, которые путем военной добычи, торговых и других сношений постоянно притекали в Восточную Европу" (стр. 319). Такое мое положение о своеобразном русском вкусе, с незапамятных времен развивавшемся на греко-восточных образцах, очевидно, не нравится тем, которые не признают за нашими предками более старой и более оригинальной гражданственности. По их мнению, как Русское государство - не древнего и самобытного происхождения, а создано западными пришельцами не ранее второй половины IX века, так и старое русское искусство не имело какого-либо более древнего начала и своеобразного характера, а явилось простым внешним подражанием прежде Византии, потом западу. Это отрицание древнерусской самобытности, как мы видим, доходит до того, что и начало нашему военному искусству будто бы положили варяги, и христианство, и грамоту к нам ввели тоже варяги.

Обратимся к приведенным выше положениям "Очерков" о стиле суздальских храмов.

Во-первых, автор решительно говорит об архитектурных романских образцах, тогда как в изложении подробностей никакой собственно романской архитектуры мы не видим. Одноглавие не составляет какой-либо отличительной романской черты: оно существует и в храмах чисто византийского типа. Относительно плана суздальских церквей опять мы видим византийский или собственно византийско-киевский тип. Нельзя сравнивать суздальские постройки с храмом св. Марка в Венеции, помимо этой византийско-киевской архитектуры, которой он соответствует и по времени, и по характеру стиля. Он такой же пятиглавый, как соборы Черниговский и Новгородский (последний имеет шестую главу над вежею), а своими мозаиками сближается с Киево-Софийским. В плане он несколько отступает от них; например, имеет только одно алтарное полукружие, тогда как на Руси утвердилось преимущественно тройное. Вообще св. Марк принадлежит к типу чисто византийскому, а не романскому, хотя последний и возник на византийской основе. Далее, нельзя говорить о каком-то западном влиянии, которое - может быть - через Смоленск, Новгород и Псков проникло в северо-восточную Россию еще ранее Андрея Боголюбского. Псков пока не играл значительной роли в сношении с Западом; а храмы смоленские и новгородские той эпохи принадлежат к такому же византийскому типу, как и киевские. В домонгольский период гражданственность Суздальской Руси не была ниже Новгородской, особенно в деле зодчества: храмы суздальские несравненно изящнее построены и украшены, нежели храмы новгородские. В течение всего этого периода Суздальский край находился под непосредственным влиянием киевской гражданственности, и ростовско-владимирские храмы доказывают это лучше всего. Автор "Очерков" начинает историю суздальского храмового зодчества с построек Юрия Долгорукого и образцов для них ищет на западе, в романской архитектуре, полагаясь на выводы названных выше сторонников романского влияния. Между тем в книге моей (стр. 211) указан первоначальный образец для этого зодчества, именно Успенский храм в Киево-Печерском монастыре. В сказании Печерского патерика о построении сего последнего храма прямо говорится, что по его точному подобию Владимир Мономах создал храм Богородицы в Ростове, в такую же высоту, ширину и долготу, и велел расписать его теми же самыми иконами и на тех же самых местах. А сын Мономаха, Юрий Долгорукий, во время своего княжения "в ту же меру" построил Богородичный собор в Суздале. (Памятники Русской Литературы XII и XIII веков. Изд. Яковлевым. С.-Пб. 1872, стр. CXXIII.) Это свидетельство, доселе упускавшееся из виду, ясно указывает на то, что суздальское храмовое зодчество возникло под непосредственным влиянием зодчества киевского. Росписание икон на тех же самых местах подтверждает, что архитектурные здания были тождественны с Киево-Печерским храмом. Разумеется, при дальнейшем развитии этого зодчества происходили некоторые несущественные видоизменения и приспособления первоначального образца.

Итак, вопрос о романском влиянии должен быть сведен не к архитектуре, а собственно к наружной орнаментации и дугообразным порталам. Хотя в постройке суздальских храмов и участвовали западные мастера, но они должны были вполне подчиняться установившемуся греко-русскому типу; церковное разъединение наше с западом, ревность к греческому обряду и высшая духовная власть, находившаяся в руках Греков, препятствовали всякому отступлению от этого типа. Не забудем, что сооружение данных храмов производилось под непосредственным наблюдением епископов и вообще духовенства. Еще менее могло быть отступлений в украшении внутренних стен, которое на севере состояло исключительно из фресковой иконописи. Некоторая свобода могла быть предоставлена только наружным украшениям. Действительно, художество воспользовалось этою долею свободы и покрыло стены суздальских храмов затейливыми, по местам раскрашенными, рельефами. В этих только украшениях и могло сказаться влияние западных мастеров, но не в такой степени, как полагают поборники романского влияния. В данных украшениях, несомненно, сказался и собственный русский вкус, как известно, весьма наклонный к пестроте и затейливости. Оживленный спор между романистами и византийцами по поводу суздальского стиля вообще начался с 1869 года, то есть с Первого археологического съезда. Я внимательно следил за этим спором. Когда же вышло сочинение Виолле-ле-Дюка, то для меня было очень важно, что такой знаток романской архитектуры, и по своему положению лицо беспристрастное, не только не усмотрел в суздальских орнаментах исключительно романского влияния, а напротив, указал на присутствие художественного вкуса, развивавшегося преимущественно под влиянием Византии и Востока. Впрочем, ученый архитектор вдался несколько в другую крайность, то есть предоставил восточным элементам уже чрезмерное преобладание. Притом введенный в заблуждение норманнскою теорией происхождения Руси, он припутал еще и скандинавские элементы.