Начало Руси - Дмитрий Иловайский

Князь Голицын утверждает, что Владимир и Ярослав образовали "народное русское войско" и с того времени перестали призывать наемные варяжские дружины. Между тем в действительности было наоборот. До Владимира только в Новгороде находим намеки на пребывание наемного варяжского отряда или гарнизона; а в Киевской Руси, судя по ясным свидетельствам византийцев-современников, еще не было в обычае употреблять для войны дружины наемных варягов. Только при Владимире они являются в Киеве, и только при Ярославе встречаются в русском войске, ходившем на греков. Исходя от ложного мнения о норманнском составе наших древних дружин, сочинитель, между прочим, приписывает им клинообразный строй, который "по тогдашнему выражению назывался свиньей" (37), тогда как это выражение встречается в летописях только в XIII веке, в применении к Ливонским рыцарям.

"В походах по рекам, - говорит сочинитель, - войска часто вытаскивали суда свои на берега и несли их на себе (на переволоках, порогах и т. п.), а один раз, в походе к Константинополю, если верить византийским летописцам, ехали на своих ладьях по земле и по ветру на парусах и катках" (стр. 38). В этих немногих словах заключается несколько капитальных ошибок. Во-первых, никакие византийские летописцы не говорят о путешествии русских ладий на парусах и катках, а есть нечто подобное между теми баснями, которыми наполнена наша начальная летопись, именно по поводу мифической осады Константинополя Олегом. Во-вторых, о перетаскивании судов на руках по волокам и мимо порогов, на расстоянии нескольких десятков верст, не говорит ни один источник. Это плод пылкого воображения норманистов, которые заставляют варягов на своих морских судах плавать из Балтийского моря в Черное по обширным волокам, мимо Двинских и Днепровских порогов; источники же говорят следующее. И скандинавские саги, и русские летописи, рассказывая о норманнских походах в Россию, указывают город Ладогу крайним пределом, до которого доходили их суда. Далее вверх по Волхову они не могли следовать по причине порогов. Торговые караваны около этих порогов перегружались на туземные более легкие суда, чтобы идти в Новгород. Вверх по Двине могли ходить тоже не морские суда, а плоскодонные барки или дощаники, также по причине порогов; затем товары перегружались на телеги и волоком, то есть сухопутьем, перевозились до Смоленска, к верхнему Днепру. На этот порядок прямо указывают торговые договоры Новгорода и Смоленска с варяжскими и немецкими городами. Караваны, ходившие Днепром в Грецию, составлялись из ладей, которые строились в Полесье и весною спускались в Днепр; в Киеве они снаряжались и выгружались и отсюда шли вниз. Они проходили сквозь пороги, а никак не таскались на руках мимо них, что было бы невозможно физически. О том ясно говорит Константин Багрянородный. На все эти обстоятельства я имел уже честь указывать в своих изысканиях; но последователи тенденциозной норманнской теории продолжают игнорировать несомненные свидетельства источников.

"В удельном периоде руссы в строе и образе действий войск в бою заимствовали уже многое от соседних народов - особенно тюркского племени, равно и от венгров" (стр. 38). И несколько ниже: "Весьма вероятно, что в строе и образе действий войск руссы многое заимствовали: в северной Руси у шведов и Ливонских рыцарей, а в западной и юго-западной - у соседей своих, поляков и венгров". Эта основанная на одних предположениях характеристика русского военного искусства в удельный период страдает таким же недостатком изучения, как и предыдущий мнимо-норманнский период. А между тем вот что говорит главный источник для нашего удельного времени, то есть русская летопись. В 1229 г. Даниил Романович с братом Васильком ходили на помощь Конраду Мазовецкому и вместе с ним осаждали город Калиш. "Кондрату же любящу русский бой и понужающу Ляхы свое, онем же одинако нехотящим". (Ипат. летоп. по нов. изд., 504.) Итак, был свой собственный "русский бой", то есть свои особые приемы, свое русское военное искусство, которому Конрад отдавал предпочтение перед собственным польским. Если бы сочинитель вместо помянутого перечня многочисленных источников внимательно изучил хотя бы одну Киево-Волынскую летопись, то он нашел бы там довольно ценного материала для характеристики нашего военного искусства в удельную эпоху и убедился бы, что оно стояло довольно высоко по тому времени и было вполне своеобразно; следовательно, имело уже свои традиции, свое историческое развитие. Вместо ни к чему не пригодного, сухого перечня почти всех войн и походов этого периода и его запутанной политической истории, автор поступил бы гораздо лучше, если бы сосредоточил свое внимание на фактах, самых характерных и более подробно изложенных летописцами, а потом уже отсюда строил бы свои выводы о военной стороне русской исторической жизни. Например, следовало бы подвергнуть особому изучению такие события, как известный поход Игоря на половцев, битву на Руте, Липецкую битву, походы Даниила Романовича на ятвягов и т. п.

Ограничивая пока свою критику собственно киевскою эпохою нашей истории, я оставляю здесь сочинение князя Голицына, которое чем более подвигается к позднейшему времени, тем более представляет разнообразного поучительного материала и вообще заслуживает внимания как первая систематическая попытка в этом роде. Перехожу к следующему специальному труду: к "Истории Русской церкви" г. Голубинского.

Не скроем, что книга г. Голубинского произвела на нас тяжелое впечатление. От писателя, уже известного добросовестными трудами, признаться, мы никак не ожидали столь превратного и поверхностного отношения к делу и такого слепого поклонения отжившей норманнской системе. Если бы г. Голубинский, просто и не мудрствуя лукаво, следовал летописным басням и ошибкам списателей, а также установленным норманистами домыслам и толкованиям, его труд имел бы хотя внешний вид некоторого построения. Но автор вздумал местами не соглашаться с начальною летописью и поправлять ее, а местами пересыпать свой рассказ о введении в России христианства с полемикою с антинорманистами. В числе последних, очевидно, он возражает и на мои доводы, хотя меня не называет; причем на каждом шагу мы убеждаемся, что исследования наши если он отчасти и просматривал, то очень невнимательно. В результате он постоянно пугается в новых домыслах и противоречит не только историческим фактам, но и самому себе.

Во-первых, он принимает Аскольда и Дира за исторические лица, пришедшие с Рюриком из Скандинавии, но отвергает рассказ летописи об их нападении на Царьград. Русь, нападавшая на Царьград и после того крестившаяся, по его мнению, была не киевская, а таврическая, "не имевшая к киевской никакого отношения" (стр. 24). "О руссах азовско-таврических пока еще не найдено никаких исторических свидетельств". И вслед за тем сочинитель сам приводит свидетельства о ней арабов и некоторые географические названия. Варяго-руссы пришли и поселились на Таманском полуострове (неизвестно когда) рядом с своими родичами готами "и слились с ними в один народ, так что русское называли готским и наоборот". Таким образом, русское Евангелие, найденное Константином в Крыму, было собственно готское (стр. 30). Далее, по поводу Сурожской легенды, автор говорит: "Мы ни одного писателя не знаем и ни одного свидетельства не имеем, чтобы славяне наши до прибытия к нам варягов занимались набегами на другие народы, а напротив, знаем только, что они сами были целью этих набегов и что эта постоянная страдательная роль составляла их характеристическую и отличительную черту" (стр. 45). Сказать это может только тот, кто не имеет ни малейшего понятия о фактической истории славян. Если автор не верит в тождество Руси и Роксалан, то все-таки неужели ему неизвестны византийские свидетельства об антах или восточных славянах? (Не говорим уже о сарматах, которых автор, вероятно, тоже относит к немцам.)

Между прочим, г. Голубинский пускается и в филологические толкования этот самый скользкий путь для всех толкователей. Относительно имени Руси он принимает такую комбинацию. Финны называют шведов Rotsi; новгородцы познакомились с норманнами через финнов, назвали их финским именем "и произошло русское (славянское) имя норманнов. Вслед за русскими назвали норманнов этим именем греки, а за греками арабы" (стр. 49). Можно ли придумать комбинацию более наивную и менее серьезную! Тут не выходит главного: как же сами-то русские славяне стали себя называть Русью? Откуда, из каких источников видно, что новгородцы познакомились с норманнами через финнов? Известно, например, что первые плавали ко вторым прямо на остров Готланд, а вторые прямо плавали к первым в Ладогу. Притом сам же автор говорит, что новгородцы назвали себя не Русью, а славянами (стр. 45). Притом уже было приведено столько фактов, указывающих на принадлежность имени Руси преимущественно днепровским славянам, что необыкновенно странно теперь встречать подобные толкования. Если все соседи называли нас руссами, то конечно, потому, что мы сами так себя называли. "Созвучие в имени народа русь с названиями рек Рось и Руса просто случайное" (стр. 51). В том же роде идут далее рассуждения об именах князей и послов. Но обратимся собственно к введению христианства.