Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

– Телеграфный столб – это отредактированная ёлка, – ответил Евгений, и все весело рассмеялись.

Трёшников волей-неволей вынужден охлаждать наш писательский пыл, укорачивая пространные описания жизни на дрейфующей станции, так как радисты и без того до предела завалены работой.

24 января

В 24:00 я сменяю Разбаша на дежурстве по лагерю. Перелистывая вахтенный журнал, то и дело натыкаюсь на записи: «Несёт на юг всё быстрее».

Любопытна запись геофизика Кучуберия от 16-го числа: «Расстояние от «гнилого угла» (так мы назвали место интенсивного торошения за домиком геофизиков) до геофизической станции равно 100 метрам, а до кают-компании 353 метра; так как за время дежурства пришлось делать очередные наблюдения, то этот маршрут повторился десять раз – туда и обратно. Получилось около семи километров…»

Что и говорить, в наших условиях этот пеший переход заслуживает внимания!

Наступает время воскресного ужина. За эти девять с лишним месяцев я так усвоил привычки каждого, что, не оборачиваясь (я сижу спиной к двери), могу сказать, кто вошёл. Хлопнула дверь.

– Приятного апптита! – раздаётся голос.

Это Комаров. Он не изменяет своему обыкновению выкидывать из этого слова букву «е» и делать ударение на первом «а».

– Как они, дела? – произносит следующий.

Это, несомненно, Костя Курко.

Чья-то холодная рука прижимается к моей шее, отчего по спине быстро пробегают колючие мурашки. Ясно – затеи Жоры Матвейчука.

Едва ли не каждого можно узнать по туалету. Лёня Разбаш и Костя Курко всегда в суконных куртках с лёгкими шёлковыми платками в горошек на шее. Миша Комаров постоянно в кожаной куртке с молнией, и, как предполагают местные наблюдатели, он не расстаётся с нею даже на ночь. Вася Канаки в неизменном меховом жилете поверх свитера. В таком же традиционном свитере, но без жилета всегда можно видеть Алексея Фёдоровича. Тут нельзя не сказать и о булавке, которой Трёшников суживает всё шире и шире расстегивающийся воротник своего свитера. Эта булавка – обязательная принадлежность его полярного костюма. Лёша Бабенко везде и всюду появляется в голубых фланелевых лыжных брюках, и показалось бы странным, если бы однажды он сменил их на что-нибудь менее оригинальное.

Ночь. Ветер, подхватив клубы дыма, поднимающегося из трубы камелька, расстилает их по сугробам, отчего вся северо-восточная часть лагеря уже потемнела от густой копоти. Если мы задержимся на этом месте до лета, то всё вокруг превратится в огромное озеро. На побледневшем небе – всё-таки дело идёт к весне – тускло мерцают звёзды, только Юпитер блестит по-прежнему ярко. Редкие облака растянулись тёмными полосами между звёздами, словно дирижабли. Быть полному штилю.

25 января

На партийном собрании подвели итоги работы в период передислокации лагеря. Надо сказать, что даже в такое трудное время научные работы шли без пробелов.

Так как времени до конца дрейфа остаётся немного, решено начать обобщение материалов.

К концу собрания в кают-компанию входит Курко.

– Бензин кончился. Кто поможет привезти новую бочку?

Хотя он ни к кому конкретно не обращается, из-за столов сразу же поднимаются несколько человек.

В тихую погоду даже на тридцативосьмиградусном морозе хорошо работается. Конечно, если не очень долго. Яцун, например, торопясь сделать как можно больше кадров, целые дни проводит то на площадке метеорологов, то у торосов, то у аэрологов. Лагерь периодически заливается ослепительным светом юпитеров. Участники съёмки и те, на чью долю выпала только скромная роль осветителей, покрытые с ног до головы инеем, усердно помогают Яцуну. Любопытные собаки, несмотря на крики и пинки, крутятся под ногами, прыгают, радостно визжат, выражая свой восторг перед электрическим солнцем.

28 января

День рождения Ионы Кучуберия. Пока Ефимов занят приготовлением именинного пирога, все жители лагеря уходят на старое пепелище: надо собрать пустые ящики – топливо для очередной бани. Дежурные по бане поторапливают нас: нельзя же опаздывать на юбилейный ужин.

30 января

Начавшийся больше месяца назад шахматный матч Москва – Арк- тика закончен со счётом один – один. Сегодня руководители турнира сообщили нам о том, что шахматисты станции награждены почётным вымпелом.

Но нам сейчас не до шахматных успехов. Надо ремонтировать аэро-дром, куда уже выехал трактор, волоча за собой гладилку, которую с трудом удалось вытянуть из-под снега. Грузы снова утонули в сугробах, а после борьбы с сорокачетырёхградусным морозом и пургой шахматная борьба несколько теряет свою остроту, хотя мы регулярно отвечаем ходами в прозе – толстиковцам и в стихах – теплоходу «Ленинград».

31 января

Определив координаты, Попков установил, что впервые за много дней мы стоим на месте. 82˚28' северной широты, 27˚24' западной долготы. Но океан продолжает свою работу. Сегодня за площадкой метеорологов отчаянно заскрипело. Тотчас же вспыхнул прожектор и пошёл шарить по льдине; геофизики всегда начеку. Однако никаких признаков торошения не заметно. Оно идёт где-то далеко от нас, но звукопроводимость льда очень высока, и нам даже отдалённые трески кажутся возникшими где-то совсем рядом.

Во время ледовой разведки Яцун, споткнувшись о торос, разбил свой большой аккумуляторный фонарь с автомобильной фарой – предмет зависти всей станции. Он возвращался донельзя расстроенный этой потерей. Его смогло утешить только неожиданное открытие Ольгерда Змачинского, шедшего за ним следом.

– Смотрите, смотрите, зорька!

Действительно, на юго-востоке узкая алая полоса окрасила горизонт. Краски ещё бледны, и ночь вот-вот сотрёт их с неба, но с какой жадностью уставились мы на эту полосу – предвестницу идущего к нам солнца.

Когда друг, живший с тобой в одном городе, надолго уезжает, только тогда начинаешь ценить утраченную возможность увидеть его при первом желании или хотя бы услышать знакомый голос по телефону. С каждым днём всё больше и больше ощущаешь его отсутствие и начинаешь по-настоящему понимать, как его не хватает. Так и солнце. Разве ценишь его, встречая каждое утро и провожая по вечерам! Но вот оно скрылось на полгода, и ты с томительным нетерпением ждёшь его возвращения. Где же он, дневной свет? А мы ещё летом обвиняли солнце в назойливости, закрывались от его лучей, желали быстрейшего