Роза Марена - Стивен Кинг

— Зои! — нетерпеливо сказал легавый. — Зои! Ысто! Оую! — Голос был глухой, неразборчивый, но поразительно сильный. Норман даже понял, что именно парень говорит. Тот только что совершил непростительную ошибку, ошибку новичка, но Норман подумал, что все равно ему было бы приятно служить вместе с этим мужиком. Когда он пытался говорить, рукоятка ножа, торчащая из его горла, дергалась вверх и вниз, что напоминало Норману ужимки маски быка, когда он изнутри манипулировал ее губами.

— Да, я позвоню и вызову «скорую», — проговорил Норман мягко и с искренностью, стиснув одной рукой запястье полицейского. — Но сейчас давайте я отведу вас обратно к машине. Пошли. Вот сюда, офицер! — Он назвал бы офицера по фамилии, но не знал ее: именная табличка на его форменной рубашке была залита кровью. Называть же его Элом было не совсем удобно. Он еще раз осторожно потянул полицейского за руку и на этот раз заставил того сдвинуться с места.

Норман повел спотыкающегося, истекающего кровью легавого из команды «Чарли» с торчащим у него из горла ножом обратно к его собственной патрульной машине, ожидая в любое мгновение появления кого-то из густого тумана, — мужика, вышедшего купить упаковку пива; женщину, возвращающуюся из кинотеатра; молодую парочку, идущую домой со свидания (быть может, Боже храни, со свидания в Парке Чудес на Эттинджерс). Случись такое, ему пришлось бы убить и их тоже. Когда начинаешь убивать, этому, кажется, уже не будет конца; первое убийство расходится как рябь по поверхности пруда после брошенного камня.

Однако никто не появился. Лишь бесплотные голоса доносились из парка. Это было настоящее чудо, в самом деле, как и то, что офицер Эл до сих пор держался на ногах, хотя и истекал кровью, как заколотая свинья, оставляя за собой такой широкий кровавый след, что местами он собирался в лужицы. Эти лужицы блестели, как машинное масло, под тусклым от тумана мерцанием уличных фонарей.

Норман задержался, чтобы поднять упавшую фуражку Бобра со ступенек, и, когда они проходили мимо открытого со стороны водителя окошка патрульной машины, он быстро просунулся в него, бросил фуражку на сиденье и вытащил ключи из зажигания. Ключей на кольце было великое множество — так много, что они не лежали слойкой, а торчали, как солнечные лучи на детском рисунке, но Норман без особого труда выбрал тот, который открывал багажник.

— Пошли, — успокаивающе шепнул он. — Пошли, еще немного, и мы сможем вызвать прикрытие.

Он все время ожидал, что легавый рухнет, но тот не падал, хотя и оставил свои попытки вытащить нож из горла.

— Осторожнее, офицер, тут бордюр тротуара, во-от так.

Легавый шагнул с тротуара. Когда его черный форменный ботинок опустился в канаву, рана в горле вокруг лезвия ножа раскрылась, как рыбья пасть, и порция крови выплеснулась на воротник его рубашки.

«Теперь я еще и убийца полицейского», — подумал Норман. Он ожидал, что эта мысль вызовет в нем опустошение, но этого не произошло. Быть может, потому, что потусторонняя часть его сознания знала, что на самом деле он не убивал этого отличного, мужественного офицера полиции: кто-то другой сделал это. Что-то другое. Скорее всего бык. Чем дольше Норман думал об этом, тем правдоподобнее это выглядело.

— Держитесь, офицер, вот мы и пришли.

Легавый застыл у багажника тачки. Норман выбранным ключом открыл багажник. Там лежали запасное колесо (лысое, как задница младенца), два пуленепробиваемых жилета, пара ботинок, замусоленный экземпляр «Пентхауса», сумка с инструментами, полицейская рация с вывороченными внутренностями. Иными словами, всякая всячина, как и в любой патрульной машине, которую он когда-либо видел. Но, как и в багажнике любой полицейской тачки, там оставалось место для еще одного предмета. Он отодвинул сумку с инструментами в одну сторону, полицейскую рацию — в другую. Напарник Бобра стоял, раскачиваясь, возле Нормана, теперь уже окончательно замолчав и, казалось, уставившись в какую-то отдаленную точку, словно видел то место, откуда начнется его новое путешествие. Норман задвинул домкрат за запасное колесо, а потом перевел взгляд с освободившегося пустого пространства на человека, для которого он освободил его.

— Ладно, — сказал он. — Хорошо. Но мне придется одолжить твою фуражку, идет?

Легавый ничего не ответил, продолжая покачиваться на ногах взад-вперед, но плутоватая мамаша Нормана обожала повторять: «Молчание — знак согласия», и Норман считал это неплохой мыслью. Он снял фуражку с полицейского и напялил на свою бритую голову. Бейсбольная кепка полетела в багажник.

— Бл-агх, — произнес легавый, вытянув одну испачканную руку в сторону Нормана. Взгляд его потускнел; казалось, он по-прежнему плавает где-то далеко.

— Да, я знаю, кровь — это чертов бык, — сказал Норман и толкнул полицейского в багажник. Тот безвольно брякнулся туда, но одна нога оставалась снаружи. Норман согнул ее в колене, запихнул внутрь и захлопнул багажник. Потом он вернулся к новичку. Тот пытался сесть, хотя его глаза свидетельствовали, что он все еще без сознания. Из ушей текла кровь. Норман опустился на одно колено, обхватил ладонями горло салажонка и стал сжимать его. Легавый откинулся назад. Норман уселся на него, продолжая сдавливать ему горло. Когда Бобр окончательно затих, Норман приложил ухо к его груди. Он услышал там три удара сердца, отчаянные и беспорядочные, словно скачки рыбы, бьющейся на берегу. Норман вздохнул и снова обхватил ладонями горло Бобра, уперев большие пальцы в сонную артерию. Теперь кто-нибудь появится, подумал он, теперь кто-нибудь точно припрется сюда. Но никого не было. Кто-то выкрикнул с белой пустоши Брайант-парка: «Эй, мать тваю греб!» — и раздался пронзительный хохот, который мог издать только пьяный или дебил, но больше — ничего. Норман опять приложил ухо к груди молоденького легавого. Этот парень должен был послужить декорацией, и он не хотел, чтобы его декорация вдруг ожила в критический момент.

На этот раз не тикало ничего, кроме часов Бобра.

Норман поднял его, подтащил к дверце со стороны пассажирского сиденья и запихнул внутрь «капрайса». Он напялил фуражку салажонка как можно ниже ему на глаза — черное и распухшее лицо паренька походило сейчас на морду чудища — и захлопнул дверцу. Каждая частичка тела Нормана теперь ныла и дергалась, но самая сильная боль снова гнездилась в его зубах и челюсти.

Моди, подумал он. Все это из-за Моди.

Неожиданно он очень обрадовался тому, что не мог вспомнить, что он сделал с ней… или ей. И конечно, в действительности это был вовсе не он; это был ze bool, el toro corrido. Но, Господь Всемогущий, как же все болит! Его всего словно разбирали на части изнутри, вынимая поочередно каждый винтик, каждую гайку и шестеренку.