Владимир Высоцкий. По-над пропастью - Ю. Сушко

Марсель, по мнению Высоцкого, оказался городом, очень похожим на Одессу. И тут он начал себя вести точно так же, как когда-то в Одессе, где из-за его спонтанного концерта в ресторане «Аркадия» публика выставляла оконные стекла.

Рад бы остановиться, но никак Бессилие не только рук и ног. Бессилье головы. Сейчас к нему обязательно кто-нибудь придет. А он не хочет никого видеть. Надо уйти, и поскорее, из этого номера. Не видеть этих завистников и марионеток Зависть в их глазах безграничная — от насмешки до черной злобы! Все шепчут: ну все, конец игре, Европа его Гамлета увидела, чего еще желать?..

Зачем сегодня на этом дурацком приеме у какой-то дамы, крупного марсельского издателя, шеф позволил себе сказать ему и Ваньке, что не худо бы проспаться, поезжайте в отель. Ага! Я без ваших указаний поеду туда, куда сам захочу. И ушел...

Любимов нашел его только на рассвете, в четыре утра, в каком-то припортовом кабаке. «Сопровождающий из Минкульта» Игорь Бычков самодовольно улыбался, изображая понимание и сочувствие. Увидев шефа, Владимир даже немного протрезвел.

— Садись в машину, — только и сказал Любимов.

Он отвез Высоцкого в гостиницу, вызвал врача. Тот что-то колдовал, делал уколы. Наконец Владимир заснул.

«Утром, — рассказывал Любимов, — я стал звонить Марине. Довольно резко с ней говорил. Она сказала, что занята, я говорю: «Нет, мадам, вам придется бросить дела и приехать к мужу». Через некоторое время она явилась. Врачи сказали, что они не отвечают за его жизнь и без расписки не выпустят его на сцену. Он был в таком состоянии, что мог умереть. Тем не менее- «Я буду играть».

Высоцкий проспал под воздействием снотворного до вечернего «Гамлета». А режиссер репетировал с актерами спасительный этюд на тот случай, если Высоцкому станет плохо и его придется, ловко закамуфлировав в занавес, убрать за кулисы. За сценой будет дежурить врач, чтобы вовремя сделать укол. Делаем так, командовал Любимов: выходит король: «Где Гамлет? Немедленно доставить!» Выбегают Розенкранц и Шльденстерн: «Сейчас найдем и вам его представим». На скорую руку сочинили бредовый текст, используя шекспировский размер.

Иван Дыховичный, наблюдая за всей этой кутерьмой, думал свое: «Любимову прежде всего нужно, чтобы он играл, остальное безразлично. Шеф вообще редко учитывает обстоятельства, предпочитая устраняться». Была дурацкая история в Москве, когда Володя задурил-запил и пытался в таком виде управлять автомобилем, норовя сбивать встречных гаишников Тогда он отобрал у него руль, запер в машине, а сам выскочил к ближайшей телефонной будке: «Юрий Петрович, помогите!..» И что услышал? — «Я не знаю., я сплю — второй час. Сами разбирайтесь в своем пьянстве... господа артисты» Он не хотел напрягаться. Может быть, и правильно... Когда с человеком возишься, жалеешь, он начинает куражиться еще больше...

Но в тот вечер в Марселе Высоцкий играл необыкновенно Нет, гениально, поправляла Демидова. Так он не играл никогда — ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», а — по тонкому лучу через пропасть. «Был бледен как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это...»

«Когда сил нет и артист играет по делу, — профессионально разбирал спектакль Юрий Петрович, — он делает именно то, что необходимо. Особенно это важно в трагедии. И Высоцкий словно достиг совершенства. Зал это понял, догадался... Конечно, каждый раз так работать нельзя».

Вениамину Смехову запомнились слова Юрия Петровича, произнесенные сразу после спектакля за кулисами марсельской сцены: «Вы не понимаете, с кем рядом работаете, и надо забыть в этот день все свои мелкие земные счеты. Потому что вы всю жизнь будете вспоминать, с каким поэтом вы работали рядом».

С тем все и расстались.

В Париже Владимиру Высоцкому предстояли еще концерты на Монмартре, в театре «Элизе». Там был зал с оригинальной, подвижной — в зависимости от наплыва публики — конфигурацией. На первый концерт послушать мало кому известного российского барда собралось около 350 человек, работники советского посольства, торговых представительств, русские эмигранты. «Но мы с Володей очень удивились, — рассказывала Влади, — что пришли французы. Было много публики с улицы — людей, которые, конечно, не знали русского языка». На второй — их количество увеличилось вдвое, и директор-француз издали показал Владимиру большой палец. А на последнем оказалось, что зал не может вместить всех желающих, за стенами театра осталось несколько сот человек...

«Мы с Володей, вопреки расхожему мнению, почти не пили вместе, — утверждал Михаил Шемякин. — Но когда он начинал «раскочегариваться»... мне приходилось его «пасти»...»

После одного бурного разговора Марина вышибла друзей из дома. И они, не долго думая, отправились к Жану Татляну, некогда популярному советскому, а потом просто армяно-французскому певцу, державшему кабаре «Две гитары». Увидев «дуэт в ансамбле», хозяин немного испугался: «Ребята, я вас уважаю, но если вы не уйдете, вызову полицию». Они ретировались и перебрались в другой кабак

Ресторан «Распутин» на улице Бассано был заведением дорогим, куда без вечерних туалетов вход был заказан. А за бутылку шампанского нужно было выложить не меньше пяти тысяч франков. Это популярное место держала мадам Элен Мартини по прозвищу Сфинкс. На ее красивом лице никто и никогда не видел эмоций — была железная, непроницаемая маска.

Когда в зале появились Высоцкий с Шемякиным, было далеко за полночь. К их несчастью, недалеко за столиком сидел и разговаривал с хозяйкой Юрий Петрович Любимов. Но отступать было поздно. Владимир прошел мимо Любимова, не глядя на него, сел за столик и потребовал водки. Выпили. Туг же подскочили цыгане.

Воспитанный Шемякин вспомнил о своем дворянском происхождении, подошел к Любимову, поздоровался и сказал:

— Володе плохо.

— А вам тоже вроде нехорошо? — заметил Юрий Петрович.

— Это все фигня. А вот вы, господин хороший, — засранец.

— Почему, Миш? — заинтересовался Любимов.

— Знаете почему? Потому что вы государя императора Николая в своем спектакле повесили вверх ногами, в сапожках. Прекрасно получилось! А вы представьте вот такой момент... В зале ведь сидели столетние старушки и старички. А тридцать или сорок лет тому назад вы осмелились бы вот такой трюк проделать? К вам бы подошли, любимый Любимов, господа офицеры и — надавали бы вам по морде за оскорбление персоны.

И Любимов, очень талантливый человек, очень странный, вдруг взял меня за руку, хвастался Шемякин, обнял и сказал: «Миша, — говорит, — вы правы. Я сподличал...»