Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов

Они языка русского не знали. Да еще других служащих заставляли учить их русскому языку даром, в порядке служебной дисциплины. Эти дамы приходили с портфелями, сидели и молчали. Грязные, противные, все время чесались и скреблись. Когда служащие обратили на это внимание, то они объяснили:

– Мы много лет сидели в тюрьме и завшивели!..

И вот, русских, знающих, толковых людей, лишали мест, а заменяли их такою дрянью.

И много-много приходилось слышать возмутительных подробностей из современной обывательской жизни.

На улицах интеллигентных русских лиц почти не встречалось. Все евреи, китайцы, японцы, кавказцы, всевозможные заезжие с Востока и Запада коммунисты или аферисты.

Физиономия Москвы превратилась в какой-то калейдоскоп чуждых нам людей.

А москвичи или арестованы, или перебиты, или разъехались, или сосланы, или запуганные сидели по домам, вернее по своим углам и койкам. Если кто хотел их видеть, то нужно было идти в церкви, все они были переполнены молящимися.

С пенсиями тоже происходили странные вещи: то давали их, то переводили пенсионеров на социальное обеспечение, то совсем отнимали и ничего не давали. Черт знает, какая путаница, несправедливость, произвол царили всюду. Мне вначале удавалось выхлопатывать многим лицам пенсию, потом их отнимали и, когда я вновь начинал хлопотать, мне обещали, но не исполняли. Несколько раз я писал письма по поводу того или другого лица, мне просто не отвечали. Все это я пишу, чтобы подчеркнуть, насколько мне тяжело и противно было получать эти несчастные триста рублей в месяц, которые мне назначили «за особые заслуги». Это тоже было подчеркнуто, для радио вероятно!

Курьезная вещь и тут произошла: спустя некоторое время я получил бумагу, в которой мне сообщалось, что я в отставку все же не выпущен и остаюсь при РВС с кличкой «по особо важным поручениям». Никаких поручений мне не дают, никогда я там не бываю и решительно не понимаю, зачем это им понадобилось. Знаю только, что по декретам, сообразно с большой персональной пенсией, жилищное товарищество тянет с меня за мою бывшую гостиную, разделенную аркой (считается две комнаты), со всеми «коммунальными услугами»: электричество, вода, отопление, всякие налоги – до 150 рублей в месяц, мне с семьей остается только 150 рублей, а иногда и меньше. Кто-то даже сострил:

– Собственно, кто же пенсию получает – А. А. Брусилов или жилищное товарищество этого дома?!

Рядом, по коридору, в комнате живет рабфаковец (студент рабочего факультета), он платит, кажется, 60 копеек за комнату, положим меньше моей, а в нижнем этаже есть еще пролетарии всех сортов, то по 50 коп., по 70 коп. платят там, где я десятки рублей плачу. Это, конечно, для пролетариев очень хорошо и я ничего против этого не могу иметь. Но не надо только кричать, что я получаю громаднейшую пенсию, когда ее половину назад отбирают.

Все преимущества и выгоды социалистическое безумное и преступное правительство дает для видимости пролетариям и рабочим, тем кружит им головы, а громаднейшую часть всевозможных выгод и преимуществ под шумок загребает себе. Живет сладко, развратничает, пьянствует и возмущает даже своих же честных, идейных товарищей и сотрудников. Все сделано, чтобы устроить не рай, а ад на земле. Всех ограбили, всех измучили, всех перессорили в свою личную пользу. Кажется, рабочий начинает соображать, в чем тут дело, крестьяне в ближайших селах тоже.

Знаменитые жилищные товарищества и управдомы после того, как повыгоняли всю интеллигенцию, заменили ее всех сортов неучами, – сделались очагом раздоров и возмутительного произвола. Умнейший и хитрейший человек их изобрел, так как более удачно насадить гражданскую войну для вящего торжества советской власти в каждом доме – мудрено. И ведь в каждом жилищном комитете существуют знаменитые «тройки» от ГПУ.

Никому, даже ребенку в постель сделать, и то втихомолку нельзя, все известно, о каждом шаге все доносится, каждое слово и движение взвешивать нужно. Противно и тошно жить при сознании, что в Отечестве нашем такая масса подленьких, дрянных людишек! А расфранченные, раздушенные дамы и хлыщи, служащие в ГПУ!..

Да разве ж можно было в прежнее время додуматься до такого ужаса, догадаться, что живем мы среди такой мерзкой публики! Но нужно сказать, что когда ГПУ в последнее время стало насильно массами вербовать своих агентов-осведомителей, то находились и исключения.

В зиму 1924/25 года ко мне раз пять или шесть прибегали в ужасе молодые люди, мужья с женами и т. д. Рассказывали они, что им ставят условия жизни или смерти, в лучшем случае ссылки, требуя стать агентами ГПУ. Я успокаивал их насколько мог. И нужно сказать правду, что, очевидно, это была уловка только, проба! Их оставляли потом в покое, когда они решительно отказывались от этой комбинации. А другие трусили, шли на эту удочку, а потом втягивались в сладкое житье и душили в себе совесть.

Отвлекшись в сторону и перечитывая последние страницы, вижу, что я совсем не коснулся большого события зимы 1924 года – смерти Ленина. Но дело в том, что лично меня это событие совершенно не коснулось. Ни на каких демонстрациях по поводу этой смерти я не был. Я только сидел дома, на службу не ездил, морозы были большие. По вечерам ко мне, как всегда, стекалась публика, и я слушал все рассказы и впечатления ее.

Возмутительных, преступных выходок со стороны большевиков было без конца. Детей замораживали и простужали, держа целыми часами на улицах в шеренгах, в очереди на поклонение «Ильичу». Гнали всех силком, и военных, и гражданских служащих. С риском потери службы и ареста люди шли поклониться новоявленным мощам. Но ругались, чертыхались, проклинали этого «Ильича» до полнейшего скандала. И агенты ГПУ, и милицейские, все одинаково с буржуями и бывшими людьми, все замерзали на улицах и ругались:

– Вот не вовремя сдох, черт бы его побрал! – так и слышалось ото всех одинаково. На стенах ночью появлялись всевозможные стихи, и пасквили, и остроты. Об этом обо всем большевики не писали в своих газетах, а лгали без конца, преувеличивая, раздувая его популярность и значение[170]. И нужно признать, что сила внушения и гипноза сыграла большую роль. Подряд ежедневно, с тех пор по сей день, долбят, кричат, вопят на всех углах, во всех газетах, журналах и книгах, во всех магазинах, собраниях – портреты, стихи, статьи, речи… Многие люди слушали-слушали и в конце концов поверили.

В газетах читают и другим рассказывают: «Все граждане готовы были замерзать по шести часов на улице, только бы поклониться праху великого вождя». И теперь неинтеллигентный люд освоился с этим, привыкли люди к мысли, что Ленин – великий человек. Народ заставили поверить, что «Ильич» – это их защитник и спаситель. Я, по крайней мере, совершенно поражен, почему его считают великим человеком.