Возрожденные полки русской армии. Том 7 - Сергей Владимирович Волков

день, 10 сентября, прибыл к нам в полк штабс-капитан Ващанин. Кадровый офицер, очень горячий и храбрый. На правой руке у него был только один палец. Кроме того, он имел еще несколько весьма тяжелых ранений, полученных в обе войны. Его временно оставили при штабе осмотреться, так как офицеров было достаточно. Сведения о красных оказались верными, об этом свидетельствовала все приближающаяся канонада. Часа в три дня уже стали видны в версте от позиции разрывы шрапнели. На этот раз мы ничего не боялись. Рота наша пополнилась влитыми к нам учебниками и насчитывала в своих рядах 62 штыка. Кроме меня, в роте были поручик Силаев, поручик Богач, поручик Мохов и прапорщик Шаталов.

Помню, все мы сидели на бруствере окопа и ели тыквенную кашу, только что принесенную Бражнинским. Вдруг меня вызвали в штаб полка. Получено было приказание перейти нам в контрнаступление и сбить наступающих. «Вот так вещь, а мы старались, укрепляли позицию!» – воскликнули все. Даже досада взяла.

В наступление приказано было перейти с получением сего, выждав только, когда две Астраханские роты зайдут плечом. Роты спустились из окопов сдвоенными рядами и пошли вдоль Грязной Балки. По дороге мне приказано было принять батальон и вести его вместо подполковника Талише. Это для меня не делало никакой разницы, так как, в сущности, весь батальон был ротой. Перед выходом из балки я вылез осмотреться. Впереди был небольшой удлиненный бугор, примерно с версту длиною, пересекавший нам путь. За ним шел бой. Пока же ничего не было видно.

Взяв направление на возвышенность, роты на ходу рассыпались в цепи. Солнце садилось, когда силуэты наши, если смотреть со стороны противника, обрисовались на фоне неба. Впереди в двух верстах шла перестрелка, но определить, где наши, где красные, – я не мог. Два орудия красной батареи повели по нас пристрелку, но как-то неудачно. Уже пули все чаще начинают посвистывать. Часть рот двигается по пахоте, другая часть – по земле, оставленной под пар. Около меня едут две тачанки с пулеметами, сзади идет в полном порядке первая рота. Правее ее – четвертая, левее – вторая и, наконец, третья. Астраханских рот еще не видно. Навстречу нам скачет казак. «Кто у вас командир?» – обратился казак ко мне. «Я». – «Наш 8-й батальон не может продвинуться, красные сбили левый фланг, – докладывал он. – Наш командир просил вас его поддержать». – «А где кончается ваш левый фланг?» – не замедляя темпа движения, спросил я. «А вон тачанка наша стоит», – указал он рукой. Я действительно увидел тачанку. Кроме тачанки, ничего не было видно.

Огонь все усиливался. Направление было взято нами удачно, менять ничего не приходилось. Роты шли спокойным шагом. Вот мы поравнялись с тачанкой. Я приказал нашим всем тачанкам выехать вперед и открыть огонь. Тачанки понеслись карьером, причем одна тотчас же перевернулась. Вторая открыла огонь. Слева наши тачанки тоже открыли огонь, мы неудержимо продвигались вперед, неся сильные потери. Огонь красных буквально косил наши ряды. Два раза, когда я оглядывался назад, видел, как падало сразу по 4—5 человек – молча, без стонов.

Слышу, меня зовет голос Богача, оглянулся – он лежит. «Я тяжело ранен, – проговорил он, – передайте все мои деньги и вещи моей жене в…»

Останавливаться было нельзя, я оставил Богача и, обогнав остатки цепи, побежал вперед. До красных было 50 шагов. «Ура!» – крикнул я, извлекая маузер. «Ура!» – прокатилось по всей линии и замерло. После короткого боя позиция была взята. Красные бежали. Мы преследовали их частым огнем. Стемнело. Я подошел к Богачу, он был без сознания и находился в агонии. Трое старались его поднять, но не могли, на руках у нас он и скончался. Пуля попала ему в пах и перебила артерию; с момента ранения не прошло и 15 минут. Я подошел к командиру полка полковнику Иванову и доложил ему о взятии позиции красных. «Какие ужасные потери, – буквально простонал он. – Я видел, пронесли Бориса Силаева, раненного в живот». – «Как, и Бориса, – еле выговорил я, – это ужасно». – «Знаешь, Котэ, я вот провожу третью кампанию, но такого ужасного огня еще не испытывал; как вы только дошли? Мои нервы на этот раз не выдержали, я залег, – сознался Илларион Иванович и ласково потрепал меня по плечу. – Сдай батальон Ващанину и иди отдохни и похорони убитых».

Наш бедный студент-доброволец Митя не справлялся в этот день с количеством раненых, их несли отовсюду. Большинство было ранено тяжело.

Труп Богача положили на пулеметную тачанку. Я сел с ним рядом, и мы тронулись. Не проехали мы и 100 саженей, как из канавы донесся слабый голос: «Возьмите меня, меня некому нести». Я приказал остановиться и поднять раненого. Им оказался подпоручик Шах-Назаров, тяжело раненный в грудь. Лицо у него вздулось, а голова увеличилась в объеме в 11/2 раза. Несчастный пытался еще говорить и высказывать сожаление, что не пришлось повоевать.

В Городище, куда мы прибыли, в доме против церкви был устроен перевязочный пункт. 4 большие комнаты были полны лежащими ранеными. Здесь лежал и Борис, а рядом с ним тот русский Мотков, что был 26-го взят нами в плен, тоже, как и Борис, раненный в живот. Борис был в сознании и попросил лимон. Трогать его и перекладывать доктор не разрешил. Стон стоял в комнатах отчаянный. В следующей комнате лежал поручик Мохов с перебитым бедром, а доктор приступал к перевязыванию Шах-Назарова. Тут же лежал и подпрапорщик Гончаров, тоже серьезно раненный. Я, как огляделся, увидел здесь всю свою роту, и мне стало страшно… что же будет дальше. С кем же дальше воевать, вставал невольно вопрос.

Наши части утром продолжали наступление и взяли Ерзовку, понеся сравнительно ничтожные потери. Я же чуть свет отправился в околоток и с замиранием сердца приоткрыл дверь, где лежал Борис. Борис был жив, живы были и его соседи. Предстояло погрузить раненых для отправки в тыл. Подводы подходили одна за другой. В каждую, наполненную до краев соломой, клали двух тяжело раненных.

Бориса положили одного. Рядом с ним уложили его винтовку, которую он не выпустил из рук в момент ранения; с нею он не хотел расстаться и теперь. Он сделал с ней всю кампанию, она уже однажды была на Маныче полита его кровью, и, естественно, он ею дорожил. Трогательно распрощался я с Борисом, слезы душили меня, я успел привязаться и полюбить этого юношу.

Когда проходил этот печальный кортеж, гренадеры копали братскую могилу в ограде церкви… Кирки с трудом врывались в каменистый грунт. Я пошел