Тайна святых - Петр Иванов

Княживший в Новгороде брат Романа Мстислав Храбрый стал думать с дружиной, куда бы еще пойти повоевать. и придумал пойти на зятя своего, полоцкого князя Всеслава; с лишком сто лет назад ходил дед Всеславов в Новгород, взял утвари церковные и отвоевал один погост — так теперь Мстислав хотел возвратить новгородскую волость и отомстить за обиду; он уже стоял с войском в Луках, когда явился к нему посол от старшего брата Романа из Смоленска; Роман велел сказать Мстиславу: “Всеслав тебя ничем не обижал, а если идешь на него так, без причины, то прежде ступай на меня”. Мстислав, как бы опомнившись, возвратился в Новгород ни с чем.

Здесь характернейшее явление эпохи. Два брата — оба хорошие, но один сохранил святую трезвость, другой нет, воинская доблесть, удаль князей Рюрикова рода, их языческое наследство заставляет Мстислава думать с дружиной: куда бы еще пойти повоевать? Эта удаль, это желание повоевать во что бы то ни стало, своего рода одержимость, во вторую половину двенадцатого века заполнила Русскую землю и внешне стала причиной ее гибели (внутренне, конечно, были другие, более глубокие причины — как мы говорили, порча в сердцевине народа Русской земли). и вот удаль, как эмблема язычества, победила святое братство.

Сын Мстислава Храброго назван Мстислав Удалой. Когда гибнет страна, посещаемая Богом, некто или нечто является символом этой гибели. Мстислав Удалой стал таким символом. Он был прекрасный человек, достойный сын отца. Его можно назвать в своем роде рыцарем: как только слышал, что нужна воинская помощь, спешил со своею дружиной. Он помогал Новгороду, помогал суздальскому кн. Константину, воевавшему из-за главного престола с младшими братьями вопреки завещанию отца. Всеволода III Юрьевича; оставив Новгород, Мстислав помогал в Галиции какому-то князю. Но всюду его помощь роковым образом превращалась в неудачу. Константин после блистательной победы при Липицах, севший на главный престол, умер через несколько месяцев; в Галиции, отвоевав княжество для одного князя, немного времени спустя силою обстоятельств должен был воевать в пользу того, у кого отбил власть.

Но самое показательное дело для этого последнего князя — благочестивой отрасли Мономахова рода — было его поведение при Калке, в сражении с татарами. Удаль заставила его, не сказав другим князьям, броситься на татар, чтобы первому получить победный венок. Татары, уничтожив его отряд, обратились на главное войско, не выстроенное в боевой порядок. Мстислав спасся, но остальные князья были убиты под досками усевшимися на них татарами. Мстислав удалился в Галицию и уже без славы дожил свой век.

Когда в 1246 году по Киевской земле проезжал к татарам папский миссионер, он встречал по пути лишь бесчисленное множество человеческих костей и черепов, разбросанных по полям. В самом Киеве едва насчитывали при нем 200 домов, обыватели которых терпели страшное угнетение.

Русская земля как бы умерла. Одни были убиты, иные рассеялись. Жители восточных княжеств Русской земли уже давно начали свое переселение на север. Но они уходили все севернее и севернее — очевидно, не в состоянии ужиться с северянами, как их называет летописец. Следы их отысканы в Архангельской губернии, об этом мы узнаем из того, что южные песни и былины были собраны преимущественно в Вологодской и Архангельской губерниях. Следует заметить, что жители этих губерний слывут за хороших людей.

Другие жители Русской земли оказались на крайнем славянском западе. Когда польские паны стали делить Украйну по поместьям, они переселяли сюда своих холопов из Польши. Холопы эти были потомками прежних жителей Русской земли, конечно, из более низших сословий. Они и составили то новое племя, которое названо малороссийским.

Заключение

Обыкновенно предполагается, что Русская земля не стремилась к единодержавию и потому не создала сильного государства. Московское же царство сумело стать крепким. Это неправда. Богом любимая Киевская Русь не имела соответствующего духа, чтобы посредством насилия одного над другими собраться воедино. Первый князь, почувствовавший вкус к самодержавию, Андрей Боголюбский (эпитет, выдуманный Москвой), должен был перебраться на север, где он родился, — в Киеве с таким вкусом ему было бы не по себе. Оттуда он стал пытаться удовлетворить свою страсть к насилию, однако Русская земля не далась ему в руки. Знаменательно, что его поражение сопровождалось чудесами (как мы показали в войне с Мстиславом Храбрым и с Новгородом).

Без единодержавия, оставаясь многоначальной, хотела жить в любви и потому быть крепкой Русская земля и при великой помощи Божией, как мы видели, достигла этого на некоторое время, но изнемогла.

Русская земля была пророчеством еще и доселе не наступившей истинной жизни русского народа-церкви. Разрушительные силы взяли в ней перевес, ибо высокая жизнь как знамение и пророчество будущего не в состоянии быть длительной, являясь в те времена, когда утвердиться ей окончательно еще невозможно.

Тот таинственный и святой город, который, по русскому поверию, будто бы погрузился на дно озера, но когда-нибудь снова выплывет и будет жить, — Китежъ — надобно искать не на дне озера, а в жизни Русской земли.

Ученая история и Русская земля

(Приложение к Русской земле)

Вот изумительно: русская ученая история стоит на стороне Изяслава Мстиславовича (см. ранее очерк; “Сын противления”) и старается показать ничтожными князей, по духу противоположных этому удалому насильнику. Сначала докажем, что это так, а затем разъясним, что это значит.

Вот Сергей Соловьев, в этом отношении дающий тон и всем другим историкам. (“История России с древн. вр.”).

Обсуждая причину явления на Киевском столе Всеволода Ольговича (1138 Г., после Ярополка, сына Мономаха), Соловьев как бы негодующе спрашивает: “Каким образом Мономаховичи позволили внуку Святослава Ярославовича (т. е. по шаблону историков: Ольговичу. — Прим. автора) занять Киев не по отчине?” Точный ответ на этот вопрос находим (Соловьев как бы не замечает этого исчерпывающего его вопрос ответа) в обращении старшего в роде Мономаховича Вячеслава Всеволоду: “Если ты, брат, захотел этого стола, то я пожалуй (ста) буду меньше тебя, пойду в свой Туров, а тебе Киев”. Дело ясно: предстояло кровопролитие из-за Киевского стола, и Мономахович Вячеслав, который всегда повторял: отроду не любил я кровопролития, — уступкой избежал кровопролития. И это было именно в духе Мономаховичей, ибо и Владимир Мономах в свое время также предоставил Олегу сидеть в Чернигове и ушел в Переяславль (не захотел проливать крови христианской, поясняет летописец). Всеволод по формальному праву (его отец Олег не занимал Киева — см. наше объяснение на стр.409) не мог получить Киева, однако имел возможность оспаривать его силой, ссылаясь на темноту обычного права об изгоях. Эту возможность Вячеслав предотвратил братской уступкой.

Между тем Соловьев говорит о Вячеславе: “Старшим Мономаховичем был Вячеслав, но мы видели его характер (уступчивость Соловьев считает слабостью, бесхарактерностью), делавшего его неспособным блюсти выгоду рода”. “Блюсти выгоду рода”, по мнению Соловьева, мог в эту пору только один Изяслав — “по своим личным доблестям он был образцом князя, по тогдашним понятиям, напоминая своего знаменитого деда Мономаха, и был поэтому единственной отраслью доброго имени”. Значит, блюсти выгоды рода — это захватывать не по старшинству Киевский стол, изменять клятве и всюду поднимать междоусобие. Но мы знаем, что дух Мономаха был противоположен всему этому.

Отзыв о Вячеславе вовсе не странная исключительность у Соловьева. Такой же пренебрежительный отзыв дается им о св. Ростиславе, князе Смоленском. Св. Ростислав тотчас после смерти своего брата Изяслава и дяди Вячеслава уступил своему дяде Юрию Суздальскому Киев, послав сказать Юрию: “Батюшка, кланяюсь тебе, ты и прежде до меня был добр и я до тебя, кланяюсь тебе”. И Ростислав добавляет, что вел войну против дяди только по послушанию к своему старшему брату Изяславу, занимавшему Киевский стол.

Излагая это, Соловьев говорит: “Ростислав мог действовать с успехом только при брате Изяславе и резко обнаружил свою незначительность, когда пришлось действовать самому”.

Уступить старшему в роде принадлежащий тому старший стол и прекратить не им начатую междоусобную войну — значит обнаружить свою незначительность!

Так же как Соловьев, ученик его Ключевский, упоминая о Вячеславе, называет его (очевидно, для потехи аудитории) “этот бородатый дядя”. Между тем последнее выражение взято из документа истинно святорусской значительности — именно Вячеслав, призывая своего младшего брата Юрия Суздальского к миролюбию, пишет о своем старшинстве: “Вспомни, я был уже бородат, когда ты только родился”*. Также и другие историки в шутливом тоне говорят о Вячеславе, св. Ростиславе и св. Всеволоде.