Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

рода, даже неграмотная… с этого началась гибель России. — Бледное лицо Голицына окрасилось ярким румянцем. — Кто же правил при ней! — высоким голосом продолжал он. — Воля её была как тростник, колеблемый ветром! Меншиков, корыстный и жадный царедворец, Левенвольде, замечательный единой красотой, да он ли один! Бессовестные фавориты расхищали достояние народное!.. Бог призвал её к себе… Что было после?.. Священна память отрока — императора, перед чьим неостывшим трупом мы только что преклоняли колени! Но что было при нём? Я не в укор говорю тебе, Алексей Григорьевич, — обратился он к вспыхнувшему Долгорукому. — Не вы, так другие… Не всё ли равно? Надо сделать так, чтобы ни вы, ни другие не могли по-своему, своевольно править Россией. Нет, — с силой продолжал Голицын, — довольно мы терпели от бедствий самовластия с его фаворитами! Пора обуздать верховную власть благими законами! Надо полегчить себе и народу! Надо прибавить воли! — Он обвёл всех присутствующих горящими глазами.

— Как полегчить? — спросил Головкин.

Он был сильно взволнован речью Голицына. Его старая голова тряслась. Он и сочувствовал, и боялся…

— Императрица Анна, — продолжал Голицын, — не ожидала этой высокой доли. Мы предложим ей престол под условием деления её власти с нами и народом.

Одобрительный шёпот прошёл по собранию.

Большинство уже заранее знало проект Голицына, В тайных заседаниях совета, с участием значительных сановников, неоднократно возбуждался этот вопрос, и были уже намечены границы императорской власти. Если он счёл нужным громко сказать теперь об этом, то только для того, чтобы вновь единодушно было подчёркнуто состоявшееся раньше решение.

— Нам надлежало бы, — продолжал он, — сейчас же составить пункты и послать их государыне Анне Ивановне.

Стук в дверь прервал его слова. В комнату вошёл барон Остерман. Его лицо, казалось, ещё более похудело осунулось, нос заострился, но глаза глядели по-прежнему ясно нетвёрдо. Остерман, прихрамывая, опирался на палку.

Его встретили почтительно и с удовольствием, и Дмитрий Михайлович тотчас же сообщил ему об избрании герцогини Курляндской, на что барон ответил, поглаживая свой острый подбородок:

— Выбор натуральный и достойный.

Затем Дмитрии Михайлович передал ему о решении собрания ограничить императорскую власть. Андрей Иванович задумчиво помолчал несколько минут и потом произнёс:

— Вы — природные русские, вы лучше знаете, что свойственно природе русского народа. Если вы можете считать себя сейчас по душе и крови представителями народа, к которому вы принадлежите, — то вы правы. Vox populi — vox Dei[12]. Мне нечего сказать. Но теперь, я полагаю, надо выйти и сообщить шляхетству и генералитету о выборе императрицы, чтобы не было нареканий на Верховный тайный совет.

Старик поднялся и, тяжело опираясь на палку, медленно двинулся к дверям. Он словно ещё больше постарел и захромал. Во главе с ним восемь вершителей судеб России вошли в зал, где ожидали их решения представители Сената, Синода и генералитета.

VI

Ещё далеко до рассвета, был всего шестой час, и цесаревна Елизавета мирно почивала, когда кто‑то вдруг сильно схватил её за плечо и потряс.

— Ваше высочество, — раздался над её ухом нетерпеливый, резкий голос, — вставайте, ваша судьба решается… Вставайте же, ваше высочество, вставайте…

С лёгким криком поднялась Елизавета и при ясном огне многочисленных лампадок, горевших пред киотом в углу, увидела взволнованное лицо Лестока. Лесток, как свой человек, вернулся во дворец цесаревны и на правах её лейб-медика ворвался в её спальню, несмотря на сопротивление фрейлины Мордвиновой.

— Ради Бога, Лесток! Что случилось? — вся дрожа, спросила Елизавета. — Или идут арестовать меня?..

— Вы дождётесь и этого, — взволнованно проговорил Лесток, — Я сейчас из Лефортова. Вопрос решён. Тайный Совет провозгласил императрицей герцогиню Курляндскую.

— А, вот как, — зевая, произнесла Елизавета. — Отвернитесь же, Лесток, я накину на себя пудермантель.

Лесток стал к цесаревне спиной и с жаром продолжал:

— Тайный Совет решил всё келейно, никого не спрашивая. Ваши архиепископы, сенаторы и генералитет ждали в соседней комнате, как бессловесное стадо. Они ждали долго…

— Ну, теперь можете повернуться, — равнодушно прервала его Елизавета.

Лесток с живостью повернулся.

— Проводив вас, я поспешил вернуться во дворец. Верховники вышли после совещания и объявили свою волю. Свою волю, подумайте, ваше высочество, — горячо продолжал Лесток. — И Дмитрий Михайлович потребовал согласия. И от имени Сената, Синода и генералитета оно было дано. Никто не посмел возражать… Никто!

Елизавета задумчиво слушала его.

— Итак, вопрос решён, — сказала она наконец. — Чего же вы хотите?

Лесток даже подпрыгнул на месте.

— Но подумайте же вы, дочь Великого Петра, кому вы уступаете свои права? Невежественной, грубой любовнице берейтора!..

— Лесток, — тихо, но сурово остановила его Елизавета, — она моя сестра.

— Даже рискуя навлечь на себя ваш гнев, я не возьму назад своих слов, — продолжал Лесток. — Но это ещё не всё. Верховники пошли дальше… Они решили ограничить власть императрицы, и не ваша сестра будет управлять империей, а восемь верховников, из которых четверо — Долгорукие!..

— Как? — спросила Елизавета, и её равнодушие мгновенно исчезло. — Что же будет?

— Вы знакомы, ваше высочество, с римской историей, — с усмешкой произнёс Лесток, — и вы знаете, что значит олигархия. Теперь этих олигархов в России будет восемь. Значит, восемь деспотов, вместо одного в худшем случае. Они уже составили пункты, ограничивающие самодержавную власть и делающие их самих самодержавцами. Завтра, то есть сегодня, в десять часов утра, они собирают в Мастерской палате представителей высших чинов империи[13], и тогда всё будет кончено. Вам осталось едва три часа. Я видел сегодня Толбузина, капитана Преображенского полка, я говорил с князем Черкасским и многими другими… Для них — всё лучше Долгоруких. Одевайтесь, ваше высочество, рота кавалергардов[14] в вашем распоряжении. Преображенский полк ждёт вашего слова, в толпах на улицах и площадях Москвы громче всех звучит ваше имя. Одевайтесь же, ваше высочество, вот мундир Преображенского полка и…

Елизавета тяжело дышала. Слова Лестока зажгли её бурную кровь. Она колебалась.

В эту минуту в спальню вошёл Бутурлин. Его поспешили разбудить ввиду тревожных событий. При виде его лицо Елизаветы оживилось.

— Александр Борисович, — сказала она, — Лесток предлагает мне корону. Она, кажется, у него в кармане.

— Вы изволите шутить, ваше высочество, — нервно произнёс Лесток. — Ваша слава мне дороже жизни.