Любовь властелина - Альбер Коэн

Триумфальный поход, бок о бок с высоким, выше ее ростом, господином. Ее лицо серьезно, волосы развеваются, она опьянена здоровьем и солнечным днем, она освещена солнцем, в ней играют все гормоны юности, ее рука в руке ее властелина, она идет широким, плавным шагом, любовь властелина, в белом платье, взметающемся, как два крыла. Шуршание ее платья на ходу подобно хлопанью парусов фрегата, что плывет к необитаемому острову, а любовь — ветер, наполняющий паруса. Шуршание ее платья возбуждало, ветер в лицо возбуждал, ветер ласкал ее строгое лицо.

Триумфальный поход любви. Она шла, гордая и смешная, гениальная. Перед ее глазами мелькали разноцветные, как павлиний хвост, идеи, все они были рождены кровью сердца и каждая была бы прекрасна, если бы она обратила на нее внимание. Но у нее не было времени. Она шла наводить красоту, шла к любимому, гордая и фанатично преданная, и песни летели за ней, золотистые, невесомые, счастливые, как и она, их старшая сестра, по-весеннему чистые, будто белые цветы, что плясали в высокой траве, такие нежные, изысканные, уверенные в своей прелести, безмятежные.

Триумфальный поход любви. Она царственно вышагивала, преображенная любовью, как прежде ее сестры в стародавние времена, бесчисленные сестры, спящие сном земли, а она была бессмертна в своем походе, далекая, как звезды, легионы звезд, ведомых любовью по заданной ей траектории, торжественная и церемонная, едва заметно улыбаясь, и ее сопровождала небесная музыка, музыка любви, музыка начала любви.

Растянувшись на траве в саду, она перечитывала телеграмму, а над ней в ветвях вишни щебетали птахи, переговариваясь, как школьники на переменке, посвистывал дрозд, сообщая, что деревня намного лучше города, перед ней скакал пухлый воробей, купаясь в пыли и трепеща крылышками. Он будет здесь сегодня в девять, сообщила она толстячку, который и ухом не повел. Как мило с его стороны, что он подтвердил, что приедет, когда вернулся в Париж, хотя был так занят. Какие-то важные миссии, наверняка секретные. Он — важная персона, объяснила она воробью, который довольно приосанился — хорошо все же быть чистым — и посмотрел на нее с интересом, мило склонив головку набок, чтобы лучше понять ее слова.

— Вы — мой властелин, я объявляю это!

Из-за желания ощутить радость святотатства и из-за того, что была счастлива, она повторила свое верноподданническое заверение поочередно с английским, итальянским и бургундским акцентом, а потом тоном старой маразматички. Зевнув, она прикурила сигарету от последней спички. Очень удачные эти французские спички, их можно зажечь обо что угодно, даже о подошву туфель, эдакий савойский крестьянин, и к тому же от них делается щекотно в носу, что тоже приятно.

Нет, не нужно курить, чтобы не пахнуть табаком сегодня вечером в девять часов, когда… Она бросила сигарету, обозвала себя коровой, помычала для убедительности. Но, по зрелом размышлении, решила, что она не корова, а подружка черно-белой коровы, очень миленькой, чистенькой, хорошо воспитанной, которая везде следовала за ней и которую звали Флора. Давай, дорогая, присядь-ка возле меня, пожуй жвачку. Она потрепала свою коленку, призванную быть головой подружки, не нашла рогов и объяснила себе, что это еще совсем юная телочка. Знаешь, Флора, он придет сегодня вечером. Она снова зевнула, пожевала травинку. Ох уж эта корова, которая ни минуты не может посидеть спокойно, опять встала и отправилась пастись! Флора, иди немедленно сюда! Послушай, если ты будешь умницей, я отведу тебя в ботанический сад, и ты увидишь там горные цветы, станешь образованной.

Чтобы успокоить коровку, она спела ей арию из оперы Моцарта на итальянском языке, спросила, понимает ли Флора по-итальянски, раз уж родом из Савойи. Нет, ответила корова. Тогда она объяснила ей, что «Voi che sapete che cosa e amor» означает «Вы, кто знает, что такое любовь». Вот ты знаешь, что такое любовь? Нет? Ах ты, бедная корова. А я знаю. Но теперь скройся, я от тебя устала. Мне пора начинать приготовления.

В маленькой гостиной она повязала на шею орденскую ленту, которую он дал ей, отсалютовала себе в зеркале, а потом принялась кружиться и резко приседать, чтобы платье-парусник надувалось, как парус. Потом она пошла на кухню посмотреть, остался ли шоколад. Только одна плитка. Вернувшись в маленькую гостиную, она решила растянуть удовольствие, медленно посасывая шоколад во рту, но тут же забыла о своем решении и сжевала всю плитку за две минуты. Что поделаешь, сказала она, и прилегла на софу, в предвкушении сегодняшнего вечера. Половина пятого. Он будет здесь в девять, то есть через четыре с половиной часа. Это двести семьдесят минут, двести семьдесят ожиданий. Оставался один выход — готовиться так тщательно, чтобы занять все эти двести семьдесят минут. Да, надо составить план действий, с количеством минут, отведенных на каждое занятие. Ванна, мытье головы шампунем и сушка волос этой штукой с горячим воздухом. Маска красоты по новому рецепту из идиотского женского еженедельника. Всякие уточнения в вестибюле и маленькой столовой. Примерка платьев, сравнения, размышления, метод последовательного исключения, принятие окончательного решения, все нужно как следует рассчитать. Среди заказанных у Волькмаара платьев все же есть вполне подходящие. Можно еще включить дополнительную ванну, если будет время. Прочие приготовления, в том числе пустая трата времени, глядение в зеркало, примерка улыбок и других выражений лица, причесывание, радостное кривляние, непредвиденные обстоятельства и катастрофы.

Набросав план действий на обратной стороне телеграфного бланка, она подсчитала необходимое для его выполнения время, получилось двести тридцать минут. А сейчас сколько времени? Без двадцати пяти пять. Значит, он будет здесь через двести шестьдесят пять минут. Значит, остается тридцать пять свободных минут. Значит, эти тридцать пять минут для настоящего ожидания, поскольку остальное время расписано. Тридцать пять минут ожидания, это не так уж много, ловко она все устроила. Ох, письма мужа еще не открыты. Нужно открыть хотя бы последнее, мало ли что.

Длинное письмо было отослано из Брюсселя, из замка ван Оффеля, в среду 22 августа. Она пробежала его глазами, перепрыгивая через страницы, выуживая то тут, то там отдельные фразы.

«Обожаемая моя Риасечка, прибыв в Брюссель и разместившись в роскошной комнате для гостей, которую месье и мадам ван Оффель любезно предоставили мне, я решил распорядиться своим временем наилучшим образом — написать тебе письмо, что и делаю, усевшись за самый что ни на есть доподлинный стол в стиле ампир». Ладно, дальше. «Ну и вот, я уже почти завершил мое дипломатическое странствие. Трудно себе представить, что еще вчера я был в Иерусалиме. С появлением самолетов больше не стало расстояний». Точно, дальше. «Дорогая моя, спасибо за твою телеграмму, такую ласковую, которую ты прислала мне в Иерусалим. Признаюсь, мне хотелось бы еще получить длинное подробное письмецо, в котором бы ты описала, как проводишь время день за днем, но я знаю, что моя Риасечка ненавидит писать». Чистая правда, дальше. «В предыдущих письмах я последовательно описал тебе со всеми необходимыми подробностями мои четыре недели в Палестине. Следовательно, мне остается только добавить информацию о последних днях, поскольку я был слишком поглощен своими официальными обязанностями, чтобы послать тебе обещанное раз в три дня письмо, каюсь, грешен. А в общем-то, нет, я даже лучше воздержусь от описания этих дней, ведь это апогей моей миссии, дважды в Палестине я удостоился великой чести. Во-первых, долгая прогулка с Его Превосходительством Верховным комиссаром и, во-вторых, ужин при дворе Его Превосходительства. Есть смысл не рассказывать тебе об этом сейчас, уж больно высокая честь была мне оказана, я предпочитаю обсудить все это с тобой и вместе оценить значение всех этих событий. Если я все опишу тебе в письменном виде, прелесть рассказа улетучится. И потом, в письме трудно передать все детали, создающие нужную атмосферу. Значит, расскажу об этой дважды оказанной чести при встрече! Я теперь приступаю к самой важной части миссии, особенно деликатной ее части, когда моя главная задача — никак не задеть, так сказать, национальную чувствительность правительств». Дальше.

«Надеюсь, что я не очень надоел тебе своими рассказами, но кому доверить мне все свои беды и чаянья, как не законной супруге, спутнице жизни?» Бедный малыш, дальше. «Дорогая моя жена, мне так тебя недостает, мне было так обидно, что всем этим лестным официальным достижениям мне пришлось радоваться одному, без твоего участия. И ты наверняка тоже хандрила это время, моя бедная, покинутая так надолго девочка». Дальше. «Я прикладываю к письму свою фотографию, сделанную в Лондоне, пусть мое изображение предварит мой скорый приезд. Молодой человек рядом со мной — барон де Баэр, первый секретарь посольства Бельгии, у которого я обедал, очаровательная личность». Дальше. «Таким образом, моя дорогая японочка, в связи с вышеозначенными обстоятельствами профессионального, а также светского и семейного характера, мне, к сожалению, придется остаться в Брюсселе еще на десять дней, то есть до пятницы 31 августа включительно. Таким образом, в субботу 1 сентября я буду счастлив видеть свою Риасечку, которой я с радостью расскажу о всех своих подвигах, поскольку и впрямь, отбросив скромность, я возвращаюсь увенчанный лаврами». Дальше. «Дорогая, скажи себе, что разлука скоро закончится и что вскоре мы обретем огромную радость видеть друг друга. В ожидании этого чудесного мгновения прижимаю тебя к своей мужественной груди».