Дмитрий Красивый - Сычев К. В.

– Ладно, – сказал он, наконец, едва сдерживая ярость. – Я не буду посылать татар на московские земли. Пусть сидят тут на нашей шее! Однако для меня неприемлем ваш совет о мире с Москвой! Зачем мне дружба с этим злобным Иваном? Вы забыли о гибели моего батюшки? Но я не забыл! И нечего грозить мне своим уходом! И попрекать своей свободой…Да, это правда: вы – свободные люди! И если решили предать меня, то делайте свое дело! Я не боюсь! И всегда найду себе других бояр! Выкладывайте по серебряной гривне – а там идите, куда глаза глядят!

На следующий день князь занялся сбором «ордынского серебра». Его люди, смешавшись с татарами, стали обходить тверских горожан, дом за домом, и силой, угрозами, отнимали у них все самое ценное, что только могло уйти на подарки татарам и царский «выход». Не обошла беда и боярские семьи. Пришлось боярам выложить князю по гривне требуемого серебра.

Целую неделю продолжался грабеж несчастного города и без того разоренных тверских сел. На этот раз тверичи, помня о жестоких татарских погромах, на общий единодушный отпор не решились. Ругаясь и плача, проклиная «поганых татар и бессовестного князя», они отдавали свое добро, покоряясь княжеской воле.

Татарские посланники уезжали назад в Орду довольными: каждому воину досталась немалая доля от общей добычи, мурзы обогатились, а для ордынского хана князь выкатил огромную телегу, набитую бочками с боярским серебром и мешками с драгоценными мехами.

Тверские же бояре затаили обиду и самые дружные из них решили собраться вместе в тереме боярина Ивана Акинфиевича.

– Нам совсем нет жизни с таким князем, братья! – сказал им, усевшимся на гостевые скамьи, стоявший впереди боярин Иван. – Надо отсюда уходить!

– Куда же, брат? – пробормотал Федор Акинфиевич. – Неужели в Москву?

– Куда же еще? – усмехнулся боярин Иван. – Разве вы забыли послов Ивана Данилыча? Они нас не зря к себе звали!

– С пустыми руками не пойдешь! – пробормотал Андрей Кобыла. – За все надо платить, братья!

– Ничего, – буркнул Александр Морхинин, – мы не только заплатим Ивану Московскому, но и отомстим нашему постылому князю! Неужели вы не видели важных литовских грамот, лежащих в княжеском сундуке?

– Видели, видели, брат! – весело сказал Иван Акинфиевич. – Там есть письмо нечестивым немцам…

– В нем прославляется Гедимин и поливается грязью царь Узбек! – поднял руку боярин Федор. – Надо бы отвезти все те грамоты Ивану Данилычу!

– Хорошо бы! – мечтательно пробормотал Андрей Кобыла. – Вот тогда бы наш князь Александр отправился к своему батюшке! Пусть бы вместо него опять сидел покорный нам и Москве Константин…

– Этот Константин – не князь, а пустой лопух! – буркнул Иван Акинфиевич. – Однако какое нам до этого дело? Пусть тогда Иван Данилыч управляет Тверью через свою племянницу – супругу бестолкового Константина, Софью! Мы сегодня же добудем эти важные грамотки!

– Добудем, брат, – улыбнулся Федор Акинфиевич, – и отвезем их в дар славному Ивану Данилычу!

ГЛАВА 32

НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Зима 1338 года ознаменовалась печальным для Брянска событием: скончался именитый княжеский посол Мирко Стойкович. Умер внезапно, выйдя на порог своего терема: собирался на княжеский совет. Лекарь князя Дмитрия Овсень Велемилович, пришедший по зову сыновей умершего, осмотрев тело, сказал: – Он еще был в силе, хоть и прожил больше семи десятков лет. Но его сердце устало! Вот чего стоили труды на благо князя и родной земли!

Овсень уже больше шестнадцати лет пребывал при княжеском дворе. Сразу же после того, как князь Дмитрий Романович был венчан на княжение, он позвал к себе старшего сына знаменитого знахаря Велемила и предложил ему почетное место лекаря. Овсень согласился и стал известным человеком в княжеском тереме. Он успешно лечил не только князя, его жену и дочерей, но также всю княжескую челядь.

Рослый, плечистый, с серыми глазами и спокойным, как казалось, безучастным взглядом, Овсень уже только своим видом внушал спокойствие и безопасность. Никто не знал его возраст, выглядел он лет на сорок, однако предполагали, что ему было давно за семь десятков! Его младший брат Третьяк, такой же здоровенный и кряжистый, продолжал работать в лекарской избе, основанной еще его дедом Радобудом.

Древний же старец Велемил, передавший навыки своих предков сыновьям, скончался еще в прошлом году. Он совсем не болел, но как только почувствовал старческое недомогание, созвал своих сыновей и челядь, разъяснил им, что уходит из жизни и попросил похоронить его по старинному «дедову обычаю». Престарелый Велемил, как и его покойный отец, никогда не посещал церковь, оставался верным «древним кумирам» и часто уходил в глухой лес, где на поляне, известной только ему и его единомышленникам, стояли вырезанные из дубовых стволов древнеславянские идолы. Там он возжигал ароматные травы и приносил своим кумирам положенные по древнему обряду жертвы.

Многие брянцы знали о таком поведении брянских знахарей и уважали их приверженность обычаям предков. Но были и такие, что ненавидели Велемила, завидовали его славе и распространяли по городу клеветнические слухи о нем. Брянские священники, люди житейски умные и грамотные, смотрели на это сквозь пальцы. Зная, сколь сильны старинные пережитки в сознании брянцев, они предпочитали медленно, спокойно «нести слово Божие» и не желали «споров и насилия».

Христианские проповедники помнили горячего фанатичного киевского монаха Кукшу, несшего «христианскую истину» в дебри вятичских лесов. Его настойчивость и стремление сразу же добиться всеобщего крещения и отказа славян «от древних кумиров», привели проповедника к гибели. Разгневанные вятичи долго потом не принимали к себе христианских миссионеров, и лишь последующая терпимость, тактика постепенного убеждения людей без навязчивости позволили православной церкви утвердиться на окраинах черниговской земли.

Деятельность церкви постепенно приносила свои плоды: к концу жизни Велемила только глубокие старики сохраняли преданность языческим богам. Даже сам Велемил иногда, принося клятву, осенял себя крестом. А сыновья Велемила Овсень и Третьяк, несмотря на уважение к отцовским убеждениям, ходили в церковь в большие православные праздники, хотя молились не «по писанному», но от души, по-своему. Они еще продолжали ухаживать за оставшимися от предков идолами, но уже носили на груди медные кресты. А их дети еще охотней ходили в церковь: христианство было модно в среде молодежи.

Со смертью Велемила, останки которого, по его завещанию, сожгли на костре, а прах погребли в небольшом насыпном кургане на той самой языческой поляне, где были похоронены его предки, все городские сплетники и злопыхатели разом затихли: клеветнические измышления о «бесовских игрищах», приписываемых знахарю, утратили свое значение и были забыты.