Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

Он устроился в плетеном кресле с трубкой и газетой месячной давности (других в этой глухомани было не сыскать). Радхика – пожилая индианка, служившая еще дяде Джорджу, – принесла кофе, и Эмерсон пил, курил и любовался поверх газеты женой, наносившей краску на холст быстрыми, отрывистыми мазками. Она стояла к Эмерсону лицом, повернув мольберт к себе, и он не видел, что именно она рисует, зато видел напряженную складку, пролегшую между ее бровями, и сосредоточенно поджатые губы. Мэри никогда не выглядела счастливой, когда рисовала, но Эмерсон знал, что это лишь оттого, как глубоко ее захватывает работа. Отчасти за это – за способность столь полно отдавать себя любимому делу – он ее когда-то и полюбил.

– Взгляни, – сказала она часа полтора спустя, отступая от холста.

Солнце уже село, Радхика недавно принесла свечу – всего одну, и Эмерсон собирался отчитать ее за это. Если дядя Джордж любил сидеть вечерами в потемках, это не значит, что так теперь будет вечно. Эмерсон обошел мольберт, обнял Мэри сзади за талию – и посмотрел.

Она нарисовала Говарда. Человека с механическими протезами.

– Я весь день думаю о нем, – сказала Мэри после минуты напряженного молчания. – Это дурно?

– Нет. Думаю, что нет. Он действительно… впечатляет, – проговорил Эмерсон. Портрет получился довольно условным, но в то же время очень точным. От картины, сделанной наспех, исходило то же ощущение, что и от ее прототипа: ощущение непонятной силы и… инаковости. Да, пожалуй, именно инаковости.

– У него такие странные глаза, – сказал Эмерсон, и Мэри встрепенулась.

– Правда? Мне тоже они запомнились больше всего. Боюсь, у меня не получилось передать как следует.

– У тебя очень хорошо получилось, – признал Эмерсон, но почему-то это не прозвучало как похвала.

Мэри почувствовала это – они очень хорошо понимали настроения друг друга, до сих пор понимали, несмотря на все случившееся. Она живо обернулась, обхватила Эмерсона за шею руками. Пристально, почти требовательно всмотрелась в его лицо.

– Если не хочешь, я не буду больше его рисовать, – решительно сказала она.

«А ты собиралась еще? Одного портрета разве мало?» – едва не вырвалось у Эмерсона. Но вместо этого он сказал:

– Нет. Если это вдохновляет тебя, рисуй. Что угодно, лишь бы тебе было хорошо.

Он сказал это, немного покривив душой, потому что Мэри не было хорошо. Она смотрела на него ясно и прямо, ее губы подрагивали от возбуждения, а в глазах появился блеск, но… это был не вполне здоровый, почти лихорадочный блеск. И Эмерсон не сомневался, что ей не хорошо.

Но она ожила. Слава богу, она ожила, в первый раз за полтора года. Как он мог ей отказать?

Он жарко поцеловал ее, и она ответил на поцелуй.

На мельнице – хотя вернее назвать это помещение зернообрабатывающим цехом – было темно и еще более душно, чем снаружи. Воздух полнился специфическим запахом свежемолотой амарантовой муки и неровным гулом, который издавали несколько установленных внутри машин. Они составляли единую систему и работали слаженно, но стучали, ухали и трещали вразнобой, что создавало неприятную какофонию, режущую слух. Дженкинс подробно объяснил Эмерсону принцип действия каждой из машин, особо подчеркивая их высочайшую точность, впечатляющую производительность и почти полную автономию от человека. В самом деле, сейчас в цеху, кроме них, находился лишь один рабочий-индус, чья задача состояла в том, чтобы вовремя сменять мешки, в которые сыпалась из большого медного раструба первосортнейшая мука.

– Все же мне непонятно, на каком топливе они работают, – крикнул Эмерсон, заглушая стрекот машин.

– Никакого топлива, сэр! В том-то и дело! Одновременно с повышением производительности и снижением издержек на ручной труд мы получаем еще и полное отсутствие сырьевых затрат, что, в свою очередь…

И он опять залился соловьем. Эмерсон слушал его какое-то время, а потом, не утруждая более голосовые связки, кивнул на выход.

Они вышли из цеха, и Эмерсон закурил. Предложил Дженкинсу, но тот вежливо отказался, хотя Эмерсон не сомневался, что он смолит что есть мочи. В Ост-Индии курят все, это хоть немного отвлекает от изнуряющей жары и вездесущих москитов.

– Дженкинс, расскажите мне о поселенцах. Откуда они взялись?

– Это сложно объяснить, сэр. Они не туземцы, это я могу утверждать определенно. Более того, в их жилах течет европейская кровь. Они появились здесь задолго до Британии и долгое время существовали сами по себе.

– А как они производят свои машины? У них есть завод или что-то вроде того?

– Не знаю, сэр. Видите ли, я никогда не бывал в самом Поселении. И никто из местных не бывал.

– Вы не находите странным, что они достигли таких впечатляющих результатов в развитии технологий, находясь в полном отрыве от цивилизации? Ведь то, что о них не слышал никто в континентальной Европе, своего рода нонсенс. В наше время газетчики кидаются на любую сенсацию, точно свора собак на падаль. А это – истинная сенсация, Дженкинс.

– О, бесспорно, сэр. Но здесь не любят газетчиков. Думаю, дело в этом, – сказал Дженкинс так, словно это все объясняло.

Они помолчали. Эмерсон наблюдал за Говардом и еще одним человеком, тоже поселенцем. Они возились у задней части диковинной самоходной машины, которая привезла их сюда, катясь так бойко, точно была запряжена четверкой лошадей. Сейчас они сгружали в нее тюки с амарантом. Дженкинс объяснил Эмерсону, что поселенцы не признают никакой валюты, и между ними и владельцем поместья налажен натуральный обмен: поселенцы дают машины и обеспечивают их работоспособность, а взамен забирают половину урожая.

– Половину? Не многовато ли?

– Нет, сэр, в самый раз. В этих краях амарант поспевает рано, а благодаря механизмам поселенцев мы обрабатываем почву и засеиваем ее значительно быстрее, чем какое-либо фермерство Ост-Индии. То же касается сбора и обработки зерна. На выходе мы производим вчетверо больше чистого продукта, чем любой фермер мог бы получить с такой посевной площади, и первыми поставляем его на рынок. Наша мука считается лучшей, ее поставляют на личную кухню самого господина губернатора. Доходы достаточно велики, заказы от поставщиков расписаны на три месяца вперед, а наша репутация безупречна.

– Вы, я вижу, очень гордитесь успехами дядюшкиной фермы.

– О да, сэр. Весьма. Только теперь это ваша ферма.

Эмерсон не ответил. Он смотрел на второго поселенца, который со спины казался вполне обычным человеком – и руки, и ноги у него были на месте. Вот только стоило ему повернуться, и становилась видна чудовищная жестяная маска, закрывающая большую часть лица и часть темени. Вместо левого глаза торчал окуляр с выпуклой линзой, непрерывно вращавшейся в металлической глазнице.