Вся синева неба - Мелисса да Коста

Кажется, она вот-вот лишится чувств, и продавщица выходит из-за прилавка, чтобы ее поддержать.

— Что с вами, мадам? Вам дурно?

Мадам Андре бормочет быстро-быстро, почти не разжимая губ и не сводя глаз с Жоанны:

— Это невозможно. Он не мог так поступить с нами. Побаловаться — куда ни шло. Но сделать ей ребенка? Он сошел с ума… Он не мог.

Жоанна не в состоянии шевельнуться. Ей кажется, что она растекается лужицей. Хочется исчезнуть, убежать побыстрее, но она не может двинуться с места. Презрение мадам Андре парализует ее. Продавщица поворачивается к ней.

— Вы ее знаете? — спрашивает она, указывая на мадам Андре.

Огромный ком закупорил Жоанне горло. Она качает головой, сглатывает.

— Нет.

Она делает над собой усилие. Медленно наклоняется, сует букет роз в свою корзинку, ищет глазами отца в толпе. Леон ничего не сказал. Она бормочет продавщице:

— Спасибо за букет. До свидания.

А в голове крутится фраза: Леон ничего не сказал. Леон стыдится. Она вспоминает его смущение всякий раз, когда затрагивала с ним эту тему.

— Ты им сказал?

— Да.

— Как они реагировали?

— Ну… Нормально.

— Ты хочешь сказать, что они… рады?

— Да… Да, они рады.

Он не распространялся, быстро менял тему. Она думала, что он не хочет повторять ей гадости, которые говорили о ней его родители. Потому что они наверняка говорили. Он по-прежнему уходил ужинать один каждый понедельник. Но она ошибалась. Действительность была еще ужаснее. Он ничего не сказал. Ее живот округлялся, они сделали первое УЗИ, а он ничего не сказал. Он продолжал скрывать ребенка от своих родителей.

— Жо… Что с тобой?

Жозеф странно смотрит на нее, когда они встречаются. Ей хочется плакать. Ей очень жарко и очень холодно одновременно. Ее тошнит. Ей грустно, редко ей бывало так грустно.

— Жо, что случилось?

Она кладет руки на живот, словно хочет защитить ребенка от всего этого ужаса, от всей этой злобы и всего этого презрения. Нельзя, чтобы они его коснулись. Она с трудом сдерживает слезы. Жозеф ничего не понимает. Озирается. Всматривается в проход, из которого она вышла. Он видит мадам Андре, которую поддерживают цветочница и еще один продавец. Она на грани обморока. Продавец заставляет ее выпить стакан воды. Жозеф приосанивается в гневе.

— Что она тебе сделала?

Засучив рукава, он сердито повторяет:

— Жо, я не позволю ей так с тобой обращаться! Я никому не позволю так с тобой обращаться!

Он уже готов бежать, но Жоанна удерживает его за полу рубашки.

— Это не она, — слабо шепчет она.

Жозеф резко останавливается и оборачивается. Он не понимает.

— Что случилось?

— Она ничего не знала.

Они не говорят ни слова, возвращаясь по улочкам Сен-Сюльяка энергичным шагом. Лицо у Жозефа суровое и решительное. Жоанна еще потрясена. Руки ее все еще лежат на животе, и она идет быстро, очень быстро. Жозеф даст ей поступить так, как она хочет, она это знает. Он будет поддерживать ее до конца, а потом, когда она останется совсем одна в своей спальне, утопая в слезах, придет ее утешать.

Леон склонился над тетрадями в гостиной. Он улыбается, заслышав их шаги.

— Как дела?

Жозеф сразу скрывается в кухне. Остается только Жоанна, белая и несчастная, ухватившаяся за стол.

— Как дела? — повторяет он.

Она плачет. На рынке она сумела сдержать слезы, но теперь, перед Леоном, ей это не под силу. Почему она должна ненавидеть это лицо, которое искренне любит? Но он ничего не сказал. Он предпочел скрыть ее беременность.

— Жо, что с тобой случилось?

Он встает и подходит, чтобы обнять ее, но она уворачивается. Отступает на шаг. Как ни странно, голос ее совершенно ясен, когда она говорит:

— Я встретила на рынке твою мать.

По выражению его лица она видит: он точно знает, что произошло. Тут ей вдруг вспоминается его преувеличенное беспокойство несколько недель назад, когда она выходила в город купить повязку. Нет, не о ее здоровье он тревожился и не о здоровье малыша. Это свою мать он хотел оградить от ее беременности, от этого стыдного ребенка.

— Какие у тебя были планы? — продолжает она, потому что Леон не в состоянии говорить.

— Я…

Он краснеет. Опускает голову, как маленький. Игнорируя слезы на его лице, она продолжает ясным голосом:

— Ты рассчитывал скрывать его и когда он родится?

Леон мотает головой. Жалко лепечет:

— Я собирался им сказать…

Но она перебивает его:

— Я этого не хочу.

— Что?

От его вытаращенных глаз маленького мальчика ей больно, но недостаточно, чтобы остановиться:

— Я не хочу этого для моего ребенка. Не хочу отца, который стыдится его, так стыдится, что предпочитает его скрывать.

— Я бы этого не сделал… ты же знаешь…

— Я не хочу отца, который не способен защитить его от презрения.

— Жо…

— Ты всегда был трусом и слабаком, но это не важно, когда речь шла только обо мне. Я была достаточно сильной, чтобы противостоять.

— Жо…

— Здесь нет места стыду. Мы с папой приняли тебя с распростертыми объятиями. Я хочу, чтобы ты ушел.

Оторопь и ужас написаны на лице Леона.

— Что?

Он пытается ухватиться за стол. Пытается что-то сказать, но волнение душит его. Жоанна повторяет совершенно спокойно:

— Я хочу, чтобы ты ушел из этого дома.

— Нет… Жо! Нет! Ты… Ты не можешь!

Теперь он плачет, и она тоже, но она держится. Она спокойна, несмотря на слезы.

— Я позабочусь о нем. Ты можешь не беспокоиться. У меня достаточно любви. Я смогу любить его за двоих. Мы справимся.

Он тянет к ней руки, пытается уцепиться за нее, но она отступает. Уходит в кухню, где укрылся Жозеф. Она знает, он сумеет сказать