"Фантастика 2024-7". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Панарин Сергей Васильевич

— Фимка!

Вы замечали, что в некоторых неудобных ситуациях у людей вдруг появляется уникальная способность «кричать шепотом»? Иногда эта способность дает просто поразительные результаты…

— Тут он я, чего орешь? — раздался голос за моим плечом.

От неожиданности я подпрыгнула и едва не ударила брата затылком в подбородок. Он вовремя отступил на шаг и попридержал меня за плечи:

— Ой-ой, да тише, тише.

— Ты чего здесь делаешь? — Наверняка ведь со своей зазнобой до утра где-нибудь гулял. Вот поймает его фермер — тогда копанием картошки не отделаешься.

— А ты чего?

— Давай я тебе дома расскажу. Михей нам откроет?

— Как же, добудишься его. Я сам нам открою. — С этими словами он вынул из кармана ключ и без тени сомнения направился к черному ходу.

— Где ты взял ключ?!

— Сестренка, ты определись: хочешь узнать ответ на свой вопрос или попасть в дом?

Он еще, бессовестный, спрашивает!.. Конечно, хочу знать, где он взял этот ключ! Тот, который принадлежал маменьке, хранится у меня в комнате в общей связке, и так просто его не снимешь, остальные у прислуги. Если кто-то из слуг потерял ключ и не сообщил нам — это проблема, потому что в следующий раз потеря вполне может оказаться в руках грабителей. После прошедшей ночи тема грабителей была мне как нельзя более близка…

Хотя после прошедшей ночи эта тема могла денек и подождать… поэтому я молча, на цыпочках, прошла за Ефимом в дом. Родная кухня встретила нас с братом вязаным тапочком, вылетевшим из противоположного от двери угла. К счастью, вязаные тапочки не рассчитаны на дальние полеты, поэтому сей снаряд упал нам под ноги, так и не достигнув цели. Мы с братом настороженно остановились и вгляделись в полумрак.

— Няня? — осторожно спросила я.

В углу раздался скрип, и старушка поднялась с табуретки во весь свой невеликий рост. В одной руке она держала веник и угрожающе похлопывала им о ладонь другой руки. Не было произнесено ни слова, но мы с Ефимом, точно моряки, читающие послание с чужого корабля по вывешенным цветным флажками, ни капли не сомневались, что означают эти похлопывания. Их ритм и периодичность дословно сообщали нам следующее: «Где вас носило?! Мошенники вы этакие! Ладно, этот обормот усы еще не успел отрастить, а за каждой юбкой бегает! Но вы, барышня, вы-то уж должны были бы помнить о приличиях! Так позорить собственную семью!! Что соседи скажут! Явилась под утро! А теперь ступай туда, откуда пришла, нам такие не нужны!» — примерно так, если убрать все непечатное.

Прежде чем в нас полетит веник (а в его конструкции как раз была учтена возможность дальних полетов), я воспользовалась единственной возможностью на спасение: закрыла руками лицо и зарыдала.

— Что за леший? — удивленно протянул Ефим и отступил от меня на шаг.

Утешать плачущих, наверное, такой же талант, как музыкальный слух или умение видеть для художника. Одни люди могут с упоением гладить страдальцев по голове и даже подставлять свое плечо, чтобы те, не стесняясь, использовали его в качестве носового платка. Других при виде слез вдруг сковывает внезапный паралич, и все, о чем они могут думать в этот момент, — это как бы поскорее убраться из помещения. Порой встречается еще и третий тип, который, не умея вынести ваших страданий, вдруг начинает плакать вместе с вами и даже еще горше, чем вы, при этом зачастую не имея ни малейшего представления о причине концерта. Первый и третий типы для прекращения потока слез абсолютно бесполезны, я бы сказала, даже вредны. При людях второго типа перестаешь плакать просто потому, что чувствуешь себя палачом, применяющим запрещенные пытки.

Няня опустила веник и, судя по виду, с удовольствием выскользнула бы из кухни. У нас к слезам относились с опаской, потому что в нашей семье плакали только маленькие дети, да и то не все (маменька утверждала, что Ерем не плакал с самого рождения, чем очень напугал повитуху). Никто не знал, что делать с хнычущим и шмыгающим созданием — поэтому брат и няня смотрели на меня со священным ужасом.

Я же разошлась вовсю: то ли боги не обделили актерским талантом, то ли сказывалось нервное напряжение минувшей ночи. Чтобы не чувствовать себя совсем уж идиоткой, я сквозь слезы рассказала им о своих злоключениях. Наверное, не стоило показывать все в лицах, потому что Ефим очень уж проникся и даже под руку проводил меня до спальни, а няня принесла горячего молока и заставила выпить целую кружку перед сном, невзирая на то, что я его ненавижу.

Утром (или, если быть совсем уж точной, поздним утром в районе обеда) я проснулась семидесятилетней старухой… по ощущениям. Тело ломило, в особенности нижнюю его часть, передвигаться удавалось только при поддержке стен и предметов обстановки. А ведь и правда так когда-нибудь будет: просыпаетесь, а вам семьдесят: за стенкой басовито похрапывают внуки, хотя, казалось бы, еще вчера вам было столько же, сколько им.

Я помотала головой и, одевшись, мужественно поковыляла к выходу из комнаты. Если когда-то и буду старушкой, то очень бодрой старушкой из тех, которые до самой смерти задают перца своим родственникам. На пороге комнаты я обнаружила мнущегося Оську. Неужели бережет мой покой?

Не тут-то было.

— Там к тебе посетитель! — выпалил мальчишка и, еще немного помявшись, решил уточнить. — Мужчина!

С этими словами братец в буквальном смысле сбежал, как бы застеснявшись чего-то. Надо же, что это с ним? И что за мужчина? Может быть, расчувствовавшиеся поутру няня и Ефим решили на всякий случай послать за доктором?

Эм-м-м… ни за что на свете не покажу сэру Мэверину место, которое сейчас у меня болит больше всего, будь он хоть сто раз врач и тысячу раз дипломированный.

Но в гостиной меня ждал отнюдь не доктор.

— Добрый день, господин Клаус! — приветствие получилось удивленным, на тон выше, чем обычно. — Присаживайтесь.

Я взяла себя в руки и постаралась сесть как можно естественнее, но движения все равно выходили, словно у деревянной игрушки, а уж выражение моего лица при этом очень далеко отстояло от светского. Фабрикант тоже сел, и я не без удовольствия отметила, что гость, похоже, в полной мере разделяет мои страдания. Хотелось выразить ему свое понимание и сочувствие по этому поводу, но я держала себя в руках, так как осознавала, что без некоторого ехидства сделать это не получится.

— Судя по вашей улыбке, леди Николетта, вы должны были уже догадаться о цели моего визита, — отчего-то крайне недовольно начал фабрикант.

Я же еще даже сказать ничего не успела, а он уже сердился и смотрел так, будто это мой разбойный гений вчера украл его лошадей.

— К сожалению, не имею ни малейшего понятия. — Улыбка тут же сошла с моих губ. — Наверное, хотите поговорить о вчерашнем происшествии.

Я небрежным движением положила правую руку на подлокотник кресла, так, что поддернувшийся рукав во всей красе открыл запястье, на котором багровели три отпечатка пальцев фабриканта. Да-да, смотрите, господин Клаус, это мне сейчас полагается быть не в настроении и бросать на вас хмурые взгляды.

При виде моего запястья гость стал мрачнее тучи, встал со своего места, хотя это явно доставило ему массу неприятных ощущений, и принялся расхаживать по комнате. Что вообще происходит? В чем я опять провинилась?

— Леди Николетта, мы с вами знакомы не так давно, — начал издалека фабрикант, меряя шагами коврик и глядя куда-то в сторону. Лучше бы уж сидел: ковер у нас ветхий, так и дорожку протоптать недолго. — Но у меня сложилось впечатление о вас как об относительно здравомыслящем и рассудительном человеке…

Интересно, «относительно» чего или кого? Я приподняла брови от такого вступления. К чему он клонит?

— Вы не боитесь работы, хотя ваши решения порой… хм… — гость замялся, видимо, подбирая более тактичный эпитет, — экстравагантны и нетипичны… Именно поэтому я тешу себя надеждой, что вы будете небесполезны для моего дела…

Мне надоело слушать его сбивчивый монолог, поэтому я решила перебить и расставить все по своим местам: