Красная карма - Жан-Кристоф Гранже

– Но Мать не пытала Антуана.

– Это версия Хамсы. А я думаю, что он тоже имел право на ванну с миногами. В глазах Матери это было не наказанием, а наградой. Очищением, необходимым для достижения высшей ступени… в смысле, чтобы пасть как можно ниже.

Николь кивнула, хотя ничего не поняла. Она смотрела на дорогу. Ослепительно-белая, без начала и конца, эта дорога полностью овладела ее душой. Николь ждала, что из света проступит хоть что-нибудь.

Внезапно и правда возникла фигура.

Не черная, а красная.

На ней был кардинальский пурпур.

Эрве хорошо знал Рим. Не город, а империю. Он долго корпел над историей Античности и подробно изучил генезис этого невероятного могущества, наложившего отпечаток на последующие десять веков истории. Столь же основательно он проштудировал научные труды, рассказывавшие о Возрождении, и много о нем узнал. Он помнил имена пап и подробности сооружения площади Святого Петра или Сикстинской капеллы. Но конечно, он никогда не видел Рим воочию. До сих пор он жил только книгами, страницы которых облагораживали его душу, подобно тому как сусальное золото заставляет сверкать статуи Будды. И теперь он был поражен красотой города.

Друг-полицейский Жан-Луи посоветовал им остановиться в маленьком отеле недалеко от пьяцца дель Пополо. Быстро приняв душ, Эрве незаметно ушел. Ему хотелось соприкоснуться с древними камнями, ощутить их шероховатость, их жар, их пот…

В семь часов вечера Эрве шагал по виа дель Корсо: розовые фасады и черный булыжник; прямая улица тихо пеклась под солнцем, пока оно, подобно морю света, отступало в золотисто-охряную расселину.

На исходе дня вокруг него сгущалось что-то невидимое глазу. Некая смесь обожженной глины, античного духа, вулканического пепла. Этот город дарил ему иллюзию времени, повернутого вспять. Оно разворачивалось под его ногами пластами, складками, наносами, а пространство ускользало между пальцами, растворяясь в вечном и неизменном пейзаже…

Дойдя до Ларго Карло Гольдони, он свернул налево и через виа деи Кондотти дошел до пьяцца ди Спанья. Внезапно возникшее перед ним пурпурное небо и бронзового цвета ступени заставили его пошатнуться. Ландшафт был залит медно-красным тревожным светом. В центре мирно журчал фонтан, окруженный скульптурными солнцами и пчелами.

Больше всего Эрве восхитила лестница, высоко наверху переходившая в эспланаду с гигантской белой церковью и двумя колокольнями по бокам, которые имели немного латиноамериканский вид.

На ступеньках группками расположились зеваки – конечно, туристы, но большей частью хиппи, напомнившие ему путешествие от бара «У Мартена» до гхатов Варанаси и святилища сикхов. Эти молодые лоботрясы, счастливые, как глупые щенки, или слегка одурманенные наркотиками, были путеводной нитью их приключения – чем-то вроде сна или великого вдохновения, которое связывало пестроту жизни и траур, Европу и Восток; они были везде, где есть тротуар, чтобы сесть, и канава, чтобы блевать…

Прикрыв рукой глаза от солнца, Эрве наблюдал за ними, говоря себе, что уже упустил этот шанс. Он так и не понял этих бродяг с их чрезмерными надеждами. И прошел мимо, потому что его башка была набита другим: его собственной историей.

Но он тоже примостился на ступеньках, словно нелегальный продавец, который раскатывает свой коврик, прежде чем разложить на нем разное барахло. Да, у Эрве еще оставалось несколько иллюзий на продажу, но пока он прибережет их для себя.

Закрываясь от слепящего солнца, он смутно подумал о хищнике, с которым им скоро придется столкнуться. Он начал находить вкус в опасности: никогда еще его жизнь не казалась ему такой напряженной, такой осязаемой – именно с тех пор, как она повисла на волоске…

– Я навел справки о твоем парне.

Савини назначил ему встречу на террасе кафе рядом с Сенатом. На нем был темно-синий шелковый костюм, сшитый на заказ, и жаккардовый галстук, тоже шелковый, с кашемировым орнаментом. Однако широкая физиономия и простоватая улыбка деревенского жителя противоречили простой элегантности итальянского костюма. От Савини так и веяло духом древности, одряхлевшим, но мощным обаянием героев античной мифологии. Савини был кентавром, Геркулесом. Или, проще говоря, этрусским гончаром либо умбрийским кузнецом…

– И что?

– Ничего. Твой парень безупречен. Он – представитель ватиканского бомонда. И даже сыграл важную роль на Втором Ватиканском соборе…

– Все это мне известно. Я рассчитывал, что ты раскопаешь какие-нибудь его закулисные дела…

Савини расхохотался. Мерш помнил этот смех. Блеск зубов. Вспышка радости, внезапно преображающая суровое массивное лицо. Знак того, что даже после горы трупов Алжирской войны способность радоваться не умерла. Иисус, пусть моя радость останется со мной.

– Закулисные дела, говоришь? – веселился итальянский сыщик. – До чего же вы одинаковые! Поверь мне, секреты Ватикана, всякие тайные замыслы пап и кардиналов – все это фантазии безбожников.

– В чем сейчас заключаются его обязанности?

Савини залез в портфель со множеством отделений (без сомнения, кожаный, ручной работы – после Алжира вкус итальянца явно облагородился, как у вызревшего пармиджано) и положил на столик между двумя чашками эспрессо бумажную папку с несколькими машинописными страницами и газетными вырезками.

– Вот всё, что мне удалось найти в офисе. И ради твоих прекрасных глаз я еще наведался в архив «Репубблики».

– Спасибо.

Мерш полистал документы – все они были на итальянском. Однако он догадывался, что здесь в сжатом виде представлены факты, свидетельствующие о блестящей карьере безупречной личности.

– В чем конкретно ты его подозреваешь?

Мерш поднял глаза:

– Ты ведь что-то знаешь, так?

Вздохнув, Савини снова порылся в своей папке. И вынул из нее новое досье, более толстое.

– Всё здесь, – сказал сыщик, постукивая по картонной обложке. – Около двадцати убийств с пятьдесят шестого года.

Жидкий азот в венах. От него температура тела падает до минус двухсот градусов. Пятьдесят шестой – год прибытия Антуана в Ватикан.

Мерш открыл досье, проверил даты, когда были обнаружены тела (ничего не бросилось ему в глаза), и наскоро пробежался по протоколам допросов. Не требовалось знать итальянский, чтобы понять: сыщики ничего не нашли; черная дыра в повседневной жизни города. Время от времени убийца наносил удар и снова исчезал, оставив после себя труп.

Мерш внимательно рассмотрел фотографии, сделанные на месте преступлений. Положение тел убитых девушек отличалось от того, в каком оставлял своих жертв Руссель. Скорее, они напоминали об истории христианства.

У одной из них, Марии Пасарелли, 23 лет, убитой 6 мая 1959 года, ноги были соединены, а руки раскинуты в стороны, как на кресте. Другая, Лора Пеллигрини, 19 лет, стояла на коленях, сложив руки, словно в предсмертной молитве. Третья, Доретта Тавацци, 21 года, сидела в позе Мадонны, держа на руках, как младенца Иисуса, собственные внутренности…

Мерш поднял глаза – слезы жгли ему веки.

– Двадцать одно убийство, и у вас нет ни единой улики?

– Ragazzo, я не работаю в squadra omicidi[143].

– Прости, но меня это удивляет…

Савини наклонился к нему:

– Все эти девушки были проститутками…

– Ну и что?

– Ты ведь